— Просыпайся, соня, — тормошил меня Каспер. — Приехали.

С трудом разлепив глаза и пытаясь спросонок сообразить, с какого чёрта меня окружают солдаты в немецкой форме, я наконец сообразила, в чём дело. Хмуро потопала с остальными в очередной двор-колодец, куда уже прибыли эсэсовцы. И этот ублюдок штурмбаннфюрер тоже здесь. Заявил Винтеру, что наша задача провести вместе с его людьми зачистку от презренных евреев. Я чувствовала, как кровь тяжело стучит в висках, и пыталась затолкать куда подальше сковывающее нервное напряжение. Какое-то грёбанное дежавю. Полицаи, разбежавшиеся по подъездам, надрывный плач женщин, грубые приказы солдат… Моё внимание привлёк уже знакомый рослый хохол. Что за…? Он грубо тащил к остальным недавно спасённого мной мальчишку.

— Стой! — рявкнула я, привлекая внимание эсэсовцев.

Штурмбаннфюрер с кровожадной заинтересованностью в глазах выразительно приподнял брови:

— Что ещё?

— Простите, — я пыталась вспомнить положенные военным уставом приветствия. — Но разве этот мальчишка тоже еврей?

Ребёнок был светленький, голубоглазый, как по мне, так стопроцентно славянской внешности. Садюга эсэсовец вроде как внимательно прислушался к моим словам и кивнул полицаю:

— Здесь же нет ошибки?

Винтер красноречиво смотрел на меня, взглядом требуя заткнуться и убраться подальше, больше не отсвечивая. Я позволила себе роскошь гордо проигнорировать его предупреждение. Полицай заговорил на корявом немецком:

— Нет никакой ошибка, господин офицер. Этого еврея должны быть расстрелять ещё с прошлой партией, но он как-то уцелеть и прийти прятаться к тётке.

— Да? Интересная история, — мужик явно ловил кайф от ситуации.

Наверное, просто пачками убивать людей уже тупо скучно. Я и молчать не смогла, и в то же время понимала, что ребёнка уже никто не отпустит. И хоть морально готовилась к тому, что дальше ничего хорошего быть не могло, реальность превзошла все страшные ожидания.

— На них донести соседка, ещё вчера прийти к нам в штаб, — продолжал мужик.

Мальчишка изловчился и укусил его за руку, тут же попытавшись выскользнуть из крепкой хватки. Тварина-немец кивком подозвал своих подопечных и с насмешливым презрением сказал:

— Позавчера кто-то из вас плохо выполнил свою работу. Видите? — кивнул на мальчика, который хоть и вырвался, но теперь стоял неподвижно, а куда побежишь, если вокруг стеной стоят «доблестные» солдаты?

— Так вот я хочу знать, кто в моей части стреляет мимо цели. Давайте, покажите ваши умения, — он кивнул на мальчишку.

От такого неприкрытого садизма накатило дикое отчаяние, заставляющее безгласно орать. За что мальчишке выпало дважды заглянуть в лицо смерти? И какой же криповатой поганью надо быть, чтобы так изощрённо казнить ребёнка? Хотелось закрыть глаза, закрыть уши, бежать отсюда сломя голову, но нет. Я достаточно прятала голову в песок. Если уж ребёнок стоит сейчас без единой слезинки в глазах и презрительно шепчет врагам пожелания сдохнуть, то пора и мне наконец стать сильной. Первый выстрел попал мальчишке в грудь, окрашивая кровавыми дорожками старенькую кофтёнку, второй угодил в висок, третий… На третьем я сломалась и отвела взгляд.

— Герр лейтенант, мы должны обыскать квартиры этих евреев, а ваши солдаты пусть сгонят их к оврагу за городом. И уберите кто-нибудь эту мерзость, — штурмбаннфюрер небрежно кивнул на окровавленное тело мальчишки.

Вот же суки, мы, значит, должны загнать этих людей на расстрел, а они отправляются шариться у них по квартирам в поисках ценных побрякушек и шмоток?

— Все слышали? — напряжённо спросил Винтер. — Мориц, Фрейтер задержитесь убрать тело. Шнайдер, Каспер, Бартель, останетесь здесь до конца операции. Майер, Вербински, Кох, отправляетесь конвоировать пленных.

А пошло оно всё в лес, полем по кривой! У каждого человека однажды возникает ощущение, когда рубикон перейдён, и жизнь резко делится на осколки «до» и «после». Так вот я не стану даже ради спасения своей жизни творить такое. Одно дело болтаться на учениях в немецкой армии и разыгрывать стрельбу по партизанам в лесу, но погнать людей на бессмысленную казнь, прикрывая свою задницу… Нет уж увольте, не буду и всё тут. Стало даже как-то легко на душе от принятого решения. О последствиях подумаю потом. Что там мне светит после трибунала? Тюремное заключение? И ладно, зато буду от войны подальше, и никто меня не заставит ломать себя.

— Майер? — Вилли вопросительно окинул взглядом, мол, чего ты завис? — Ты ведь слышал приказ. Исполняй.

Я вздёрнула подбородок, красноречиво демонстрируя взглядом презрение: «Вот что я о тебе думаю, и иди ты в задницу». Затем развернулась и потопала прочь. Я не пыталась бежать, пока что просто шла к машинам. Всё равно ведь выловят, но гордо выебнуться напоследок — это святое.

— Майер, стой, я сказал! Немедленно вернись выполнять приказ! — не на шутку разозлённый заорал Винтер.

Да хоть обкомандуйся. Я уже решила, что лучше огребу, но не возьму на свою совесть такой грех. Винтер довольно быстро нагнал меня и тяжело опустил руку на плечо, со злостью процедив:

— Ты что творишь? Совсем не думаешь о последствиях?

Я молча смотрела на него, не пытаясь ничего объяснить. Вроде не дурак, сам позавчера был в не меньшем шоке. Если у него кишка тонка отказаться от исполнения чудовищных приказов, то я вот запросто.

— Я понимаю, это всё… — кивнул в сторону дома. — Неприятно, но ты не имеешь права оспаривать мои приказы. Не только тебе тяжело, мы все выполняем свой долг. Вернись и сделай то, что от тебя требуется. Просто доставьте пленных, куда требует герр штурмбаннфюрер.

Вилли надо отдать должное. До последнего пытался дать мне шанс реабилитироваться, но отступать я была не намерена. Швырнула винтовку ему под ноги и медленно покачала головой:

— Это без меня.

Вильгельм

Верховное Командование немецких Вооружённых Сил сообщает:

«Наряду с операциями по окружению советских армий на востоке было начато наступление на столицу Украины — Киев. После отважного прорыва сильных укреплений на западном берегу Днепра наши войска вошли в город. Над цитаделью Киева с сегодняшнего утра развевается немецкое военное знамя».

«Наступательные операции на восток от Днепра неудержимо идут вперёд. В боях за укрепления Ленинграда имеем крупные успехи…»

«Сотни бомб сброшены на порт Одессы».

Из радиоточки постоянно доносились ободряющие вести, но с каждым днём мне всё больше не по себе. Всё и по всем фронтам идёт не так, и впервые я не чувствую уверенности в том, что делаю. Схема «получил приказ-выполнил» как-то незаметно перестала работать. Будто мало мне проблем с Фридхельмом, так ещё и этот мальчишка откуда-то взялся на мою голову. С самого начала я хотел вернуть сбежавшего малолетку домой, чувствовал ведь, что фронт — это не для него. И что мы имеем сейчас? От Карла одни проблемы: то самовольно сбежал, преследуя русскую партизанку, то умудрился попасть в плен. Как только русские идут в атаку, Кребс или я чуть ли не на руках его в окопы сносим. Я уж молчу о тех отвратительных слухах, которые ходили о них с моим братом.

Я сам однажды застал их в довольно двусмысленной ситуации — пьяный в дымину Фридхельм обнимал мальчишку и вроде как даже поцеловал. Разнос я брату устроил страшный. До сих пор остаётся под вопросом, действительно ли он по-дружески привязался к Карлу, или он всё же из тех больных, которые предпочитают однополые отношения. Карл правда настолько искренне отрицал такую версию, когда я всё же решился с ним поговорить, что стало немного стыдно. Мальчишка действительно мог даже и не подозревать, что существует такая мерзость. А после того, как он, смущаясь, стал уединяться с ладной русской девицей на сеновале, мои подозрения окончательно развеялись. Фридхельм всегда был немного не от мира сего. Мне хватает и того, что он ведёт себя на войне, как перепуганная девица, и не следит за языком, болтая лишнего. Я конечно люблю его, но как же надоело следить, чтоб он никуда не встрял в то время, когда должен сосредоточить всё внимание на боевых операциях. Но с другой стороны, что с ним было бы, если бы он попал по распределению в другую часть? Таким как он вообще по-хорошему не стоило отправляться на войну. Но как бы он смог избежать обязательного призыва? Фюреру сейчас нужен каждый солдат, и я всё ещё хочу надеяться, что Фридхельм проникнется своим долгом Родине и перестанет валять дурака.