— Подожди… я сейчас, — Фридхельм отстранился, потянувшись к ранцу лежащему на стуле. Может, ну к чёрту эти резинки? Я знаю только один способ откосить от службы.

— Не надо…

— Ребёнок? — тихо прошептал он. — Ты уверена?

Не уверена, но если так рассуждать, я ещё не скоро решусь примерить на себя материнство. Сейчас, когда появилась надежда вырваться из этого ада, я готова попытаться.

— Так ты уверена, — он целует меня в щёку, скользит губами к уху, — что нам действительно… можно?

Торопливо киваю, обнимая его плечи. Его губы опускаются по животу, по ткани белья, к бедру. Выгибаюсь от нетерпения, когда он касается кожи над резинкой чулка. Он стягивает с меня трусики, разводит мои колени и дразнит лёгкими поцелуями по внутренней стороне бедра. Руки проскальзывают под поясницу, когда я выгибаюсь, и притягивают ещё ближе. Вздрагиваю от каждого движения языка, когда он толкает меня ближе и ближе к грани, за которой от удовольствия дрожит всё тело. Зажмуриваюсь, рвано выдыхая его имя, слышу краем уха щелчок металла по кожаному ремню и шуршание его брюк. Когда он входит в меня, ощущение такое, будто я снова выпила и в венах бурлит вместо крови вино. Позволяю окружающему миру раствориться в этом опьянении, в каждом движении, в его хриплом дыхании и моих стонах, слышу это всё будто со стороны. Дрожу в его руках. Ладони скользят по покрытой испариной коже, и он снова целует меня, снова говорит в мои губы, что любит, запускает ладонь в мои волосы, прижимается к моему лбу своим. От его хриплого сбитого дыхания и желания во взгляде кроет сильнее, чем от глубоких плавных движений члена. Пульс глухо стучит под кожей, когда меня накрывает второй раз. Теряю себя в его невероятных глазах и в сбивающихся перед разрядкой движениях. Фридхельм впивается в мои приоткрытые губы обжигающим поцелуем.

— Я люблю тебя…

Прижимаюсь губами к его груди, туда, где бьется сердце. Кажется, сейчас оно колотится оглушительно громко. Не знаю, счастье ли это или проклятие — испытать такую любовь, ради которой будешь готов пойти на что угодно. Ради которой Дейненрис в «Игре престолов» пожертвовала единственным ребёнком, а булгаковская Маргарита пошла на сделку с Дьяволом. Наверное, это непреложный закон — счастье любви имеет свою цену, и чем сильнее любовь, тем цена выше. Это страшно, но это так. Будем надеяться, свою цену я уже заплатила. Этой ночью мне впервые не снились кошмары.

* * *

— Ну и чего мы забыли в этом посёлке? — поморщилась я. — Здесь же есть отряд СС.

— У них сейчас большие потери, в округе орудуют партизаны, — ответил Фридхельм. — Пойдём. Нужно найти квартиру.

Я представила, как местные сейчас тихарятся, наблюдая из окон за очередными оккупантами. Нужно попробовать найти что-то поближе к штабу. Как-то не хочется по такой холодине таскаться с другого конца посёлка.

— Здесь можно будет устроить казарму, — Вальтер кивнул на большую избу.

Я заметила выброшенные перед крыльцом парты. Похоже, это бывшая школа. Ну, вот на хрена было устраивать погром, в чём дети-то виноваты?

— Что это? — вскрикнула я.

— Стой, — Фридхельм схватил меня за плечо. — Не ходи…

Но было поздно. Я хорошо рассмотрела жуткую картину. К парте была привязана девочка. Лицо было сплошь покрыто ссадинами и царапинами, один глаз заплыл огромной гематомой. Она была босиком, платье изорвано и сквозь прорехи хорошо были видны багровые синяки. Сколько же надо было избивать, чтобы не оставить живого места? Я прикрыла глаза, почувствовав дурноту. На голове виднелись содранные до мяса участки кожи. С неё что, пытались снять скальп?

— Рени, стой, — Фридхельм перехватил мои руки. — Разве не видишь, что она уже мертва?

— И что? — непослушными пальцами я пыталась развязать туго стянутые верёвки на тоненьких ручонках. — Ублюдки… Ей же всего лет десять, не больше.

— Её казнили за укрывательство партизан, — Вилли прочитал табличку, прикрепленную к её груди. — Мы не имеем права вмешиваться в решения СС.

— Пойдём, — Фридхельм обнял меня за плечи.

Нас без особого энтузиазма пустила какая-то женщина. Торопливо собирая детей, чтобы увести к соседке, она неприязненно пробормотала:

— Будто этих нам мало, ещё и новых принесло.

Возразить было нечего. Солдаты несли с собой лишь смерть и разрушение. В этой комнате среди чужих вещей и лиц, улыбающихся с фотографий на стене, я чувствовала себя такой же чужой. О своём настоящем доме я уже давно не мечтаю, и возвращаться мне тоже некуда.

— Ты должна что-нибудь поесть, — Фридхельм обнял меня со спины.

— Хорошо.

Есть не особо хотелось, но чтобы его успокоить, я присела за стол. Вяло поковыряла вилкой тушёнку, пытаясь отогнать жуткую картинку. Эти ублюдочные «комрады» даже после смерти продолжают издеваться. Сколько ещё изувеченный труп ребёнка пролежит на улице? Впрочем, чему удивляться, если они не пощадят даже своих собственных детей в мае сорок пятого.

— Рени, я тебя прошу, — Фридхельм ласково взял меня на руку, переплетая наши пальцы. — Больше ни во что не вмешивайся. Ты ничего не можешь изменить, а вот привлекать к себе ненужное внимание не стоит. Потерпи. Если всё получится, скоро ты уедешь.

Изображать обезьянку «ничего не вижу, не слышу»? А что ещё остаётся?

Утром я со страхом шла в новый штаб. Не дай бог это окажется отряд Штейнбреннера. Третий раз «сотрудничество» с этой тварью я не переживу.

— А вот и наша переводчица, — жизнерадостно объявил Файгль, едва я переступила порог.

— Доброе утро, фрау Винтер, — я похолодела, увидев знакомую рожу. — Я очень рассчитываю на вашу помощь. Наш переводчик позавчера погиб, так что придётся вам здесь задержаться, пока не пришлют нового.

Я мысленно взвыла. Да что же мне так везёт на неожиданные встречи? Слава богу, не Ягер и не Штейнбреннер, но тоже ничего хорошего. Этот Химмельштос та ещё мразь. Будем надеяться, он не вспомнит, что вытворял тогда «мальчишка-новобранец».

— Фрау Винтер? — до меня дошло, что пауза сильно затянулась.

— Разумеется, я сделаю всё, что в моих силах, герр штурмбаннфюрер, — пробормотала я. Химмельштос удовлетворённо кивнул и тут же переключился на обсуждение последних новостей с фронта, найдя в лице гауптмана увлечённого слушателя. Я мышкой прошмыгнула за отведённый для меня стол и машинально взяла какие-то бумаги, которые Вилли с утра пораньше уже подсунул для печати.

— Вы выполняете ещё и обязанности стенографистки? — удивлённо обернулся Химмельштос.

Ага, вот такая я затейница-многостаночница. Что ни спроси, всё могу.

— Эрин стала для нас неоценимой помощницей, — защебетал Файгль.

— Как интересно, — я столкнулась с тяжёлым взглядом штурмбаннфюрера.

До чего мерзкий мужик. Даже Штейнбреннер на его фоне выглядит красавчиком. Во всяком случае, лучше «отеческое» внимание, чем вот такой откровенно-циничный интерес. Чувствую, меня ждут «весёлые» денёчки.

Я осторожно выяснила у Вилли, за что они замучили ту девочку. Оказалось, она помогла бежать своему отцу, попавшему в плен. Красноармейцев держали в сарае, и, разумеется, никто не заморачивался лечить раненых. Проще каждый день сбрасывать в ближайший овраг пару трупов. Как и многие дети, эта девчушка работала на немцев, выполняя различные поручения. В том числе вывозила на санях тела умерших. Она каким-то чудом спрятала отца среди мертвецов и, воспользовавшись случаем, вывезла его из посёлка. Недосчитавшись пленного, эсэсманы словно озверели. Русский стойко молчал на допросах, и они были уверены, что он владеет важной информацией. Они пригрозили расстрелять всех жителей, если виновный не сознается, и маленькая героиня сдалась. Её пытали несколько дней, прежде чем бросить умирать на морозе.

Никогда я не смогу понять, откуда у наших столько стойкости, что даже дети могли терпеть такую боль. Ладно, с девочкой всё понятно — она отца спасала, — а другие? Парни и девушки, которые были готовы на всё. «За Сталина, за Родину»? Я слабо могла представить, что полезу на амбразуру ради нашего правительства. Мы привыкли считать, что Гитлер грамотно промыл мозги немцам, но у нас, получается, тоже была неслабая пропаганда. Не верю, что такая идейность возьмётся на ровном месте. Может, я уже настолько прожжённый циник, что не верю в тот самый бескорыстный патриотизм, о котором нам столько рассказывали на уроках истории.