Мои опасения насчёт Химмельштоса полностью оправдались. Каждый раз после его допросов я приходила морально выжатая, как лимон, пропущенный через мясорубку.

— Партизаны не могут питаться святым духом, а больше здесь посёлков нет, — он выжидательно смотрел на перепуганную женщину, которую притащили вместе с ребёнком. — Им помогает кто-то из вас, — он лениво закинул в рот очередную конфету и усмехнулся, заметив, с какой жадностью девчушка за ним наблюдает.

— Я ничего об этом не знаю, — разрыдалась она. — Прошу вас, поверьте, господин офицер.

— Может быть, не знаешь, — он лениво поднялся из-за стола и расстегнул ольстру. — А может, нагло мне лжёшь.

Послышался оглушительный выстрел, а затем истошный крик. Женщина рухнула как подкошенная, прижимая обмякшее тельце девочки.

— Я же сказала, что ничего не знаю, — простонала она.

— Сколько у тебя ещё детей? — небрежно спросил Химмельштос. — Двое? Будем считать, на этот раз я тебе поверил, но помни, что с ними произойдёт, если ты вздумаешь покрывать партизан. Всё, пошла отсюда.

Я потрясённо сжалась на своём стуле, избегая смотреть на место расправы.

— Скажите кому-нибудь, пусть уберут здесь, — Химмельштос окинул меня невозмутимым взглядом и спросил: — Вы шокированы моими методами?

— Мне казалось, мы воюем с советской армией, — постаравшись по максимуму смягчить тон, ответила я.— При чём здесь дети? К тому же, оказалось, что эта женщина ни в чём не виновата.

— Если бы повидали столько, сколько видел я, не задавали бы таких вопросов, — Химмельштос протянул мне жестяную коробочку.

Совсем ёбнулся? Думает, я буду как ни в чём ни бывало трескать конфетки?

— Несколько месяцев назад вот такая милая девчушка принесла в казарму свежее молоко. Трое моих солдат после этого угощения умерли в мучениях, ещё пятеро не одну неделю провалялись в госпитале.

Ну что ж, бывает. Не всё же вам жечь и расстреливать народ.

— Они не те дети, которых вы привыкли видеть в Германии. Это полноценные враги. Та маленькая дрянь шипела словно исчадие ада, проклиная нас, — Химмельштос усмехнулся. — А потом визжала как свинья, когда мои парни медленно выпускали её кишки.

Мне было что сказать ему по этому поводу, но усилием воли я заставила себя молчать, если не хочу, чтобы уже мои кишки наматывали на «ритуальные» кинжалы.

— Знаете, Эрин, я не поклонник всех этих хитрых уловок, к которым порой прибегают, чтобы добиться своего. Страх — вот лучшее оружие, чтобы держать в узде этих людей. Ничего эффективнее человечество ещё не придумало. Эта баба теперь будет помнить, что может лишиться остальных детей, и в случае чего, не станет никого прикрывать.

Я часто думала, что попади я тогда не в роту Винтера, а к тому же Химмельштосу, точно бы вскрылась. Или реально поехала бы кукухой. Вспоминая историю, эту войну смело можно смело назвать самой бесчеловечной. Во время Первой мировой соблюдались хотя бы какие-то понятия чести. Самое ужасное, что благодаря таким вот тварям, ненавидеть во всём мире будут всех солдат без разбора.

* * *

— Ну, куда тебя несёт, чудище?

Леди так шустро учесала к окраине посёлка, что я едва поспевала за ней. Хитрая зверюга занырнула с разбега в глубокий сугроб и притаилась. Знаю я эти игры. Сейчас выскочит и набросится на меня, пытаясь извалять в снегу.

— Только попробуй, — с притворной строгостью предупредила я, но было поздно.

Шерстяная зараза без видимых усилий опрокинула меня. Ну, точно лютоволк. Вон как вымахала за пару месяцев.

— Ну и кто ты после этого? — я увернулась от шершавого языка, лизнувшего щёку.

— Леди, место, — Фридхельм протянул руку, помогая мне подняться.

Вот почему его она всегда слушается, а меня через раз?

— Пойдём, нам ещё нужно найти подходящую ель.

— Далось вам это Рождество, — проворчала я.

Нет, праздники я люблю, но какое уж тут веселье? Мы до сих пор торчим в этой дыре в компании эсэсманов, да ещё и со дня на день ожидаем атаки русских.

— Возможно, это глупо, но снег всегда почему-то напоминает о детстве. Хочется верить в чудо, и Рождество для этого — самое лучшее время, — улыбнулся он.

Нет никакого чуда. Война не закончится по мановению волшебной палочки, но портить настроение ему не хотелось.

— Ладно, пойдём, добудем елку.

Праздновать с нашими «сослуживцами» жуть как не хотелось, но забить на вечеринку я тоже не могла, так что пришлось собираться. Выбирать наряд долго не пришлось. Чёрное коктейльное платье было, пожалуй, единственным, которое я взяла на фронт. С берцами оно явно не смотрелось, и я захватила туфли. Переобуюсь на месте. А вот с причёской я наверное перемудрила, вспомнив школьные годы, и наплела на ночь кучу косичек. Теперь вот разбираюсь с последствиями. Получилось не то чтобы совсем плохо, но для этого времени непривычно. Дамы либо крутят на голове валики и пучки, либо укладывают плойкой локоны. С косметикой совсем беда — помаду уже вон вымазываю спичкой, да и тушь вот-вот закончится. Чёрт, я так скоро стрелки разучусь рисовать.

Вроде всё. Я бросила быстрый взгляд в зеркало. К платью, конечно, просится какой-нибудь оригинальный браслет или колье, но да ладно. Я вспомнила, что вчера перед походом в баню сняла серёжки — свадебный подарок Фридхельма, — их и надену.

— Ты такая красивая, — Фридхельм нежно обнял меня за плечи.

— Стараюсь, хотя это трудно, имея в гардеробе единственное платье, — я вздохнула. — Даже обидно. Шанель и Баленсиага пылятся в шкафу и, скорее всего, выйдут из моды, когда мы вернёмся.

— Я куплю тебе новые, — беспечно рассмеялся он. — Сколько захочешь. Компенсирую все пропущенные рождественские подарки.

— Кстати, о подарках, — я отошла, чтобы вытащить бутылку коньяка.

Банальщина, конечно, но естественно сейчас и речи не было, чтобы нормально пошопиться. Солдаты давно уже довольствовались отечественным шнапсом, но офицерам порой перепадало кое-что получше. «Курвуазье» я бессовестно выманила у Файгля, пожаловавшись, что органически не переношу ничего другого, кроме элитного французского пойла.

— У меня тоже для тебя кое-что есть, — Фридхельм протянул мне пару тёплых перчаток.

Что ж, актуально. Если долго торчать на улице, одна пара уже не спасала, а с обмундированием, по ходу, начинаются проблемы, ибо раздобыть лишние было невозможно. Интересно, как он уговорил Вилли так расщедриться?

— Почти как у героев «О, Генри».

Смысл примерно тот же — из ничего исхитриться и порадовать любимого человека.

— Может, ты ещё чем-нибудь порадуешь меня? — его пальцы мягко коснулись моего живота.

— Пока что рано об этом говорить…

Горячие губы чувственно коснулись шеи.

— Может, никуда не пойдём? — расслабленно улыбнулась я.

— Как ты себе это представляешь? — он прижался ближе. — Я же теперь офицер и не могу пропускать подобные мероприятия.

Гулянку устроили прямо в штабе. Благо места было полно. Бывший сельсовет — или, может, это был клуб — имел под эти дела целый банкетный зал, обставленный в помпезно-торжественном советском модерне. Красные бархатные портьеры, столы, обтянутые, как в казино, сукном, тяжеленные хрустальные многоэтажные люстры, и при всём этом — довольно потёртый паркет. На длинном столе уже выставили всякие вкусняшки и батарею разномастных бутылок. Ты смотри, даже шампанское есть. Гитлер что ли лично посылки к Новому году рассылает? Елку опять пришлось наряжать мне. По-моему, получилось неплохо. Файгль позавчера вызвал нас с Катариной и жизнерадостно попросил:

— Девочки, поручаю это приятное задание вам.

Катарина, дождавшись, пока он отойдет, презрительно фыркнула:

— Он что думает, я буду сидеть и вырезать снежинки?

— Можешь развесить пулемётные ленты, — не осталась я в долгу.

— Это без меня, — процедила она.

— Конечно, ты же, кроме как палить из винтовки, ничего не умеешь, — усмехнулась я.

— Да что там уметь, — разозлилась она и, пока я вырезала картонные звёздочки, лихо покромсала обёрточную фольгу, превращая её в «Дождик». Так разошлась, что даже притащила откуда-то огромный портрет фюрера и чуть ли не полдня вертелась, украшая его еловыми ветками и лентами.