Под липами пора гулять настала.

Июньскими ночами так дышится легко

И всё вокруг красиво.

Гул города доносится, ведь он недалеко

Приносит ветер запах виноградников и пива.

Июнь, семнадцать лет, и кругом голова,

Шампанское туманит ваши речи.

И вы мечтаете, и на губах у вас

Горячий поцелуй, как бабочка трепещет.

Мне ещё никогда не читали стихи под луной. По той причине, что с романтиками я обычно не связывалась. Долгие годы для меня эталоном мужика был сильный, чтобы никакого соплежуйства, этакий альфа-самец. Ну или, как вариант, плохой мальчик. Говорят, женщины подсознательно ищут мужчину по типажу своего отца. По крайней мере, так утверждал дедушка-Фрейд. Я же бежала, как от огня, если видела хотя бы одну черту характера, напоминающую моего папика. Альфа-самцы через какое-то время достали: кто неприкрытой тупостью, кто бешено-ревнивым темпераментом. Слава Богу, на совсем уж агрессора я не попадала. Но и с таким вот мечтательным рохлей я бы, наверное, тоже не стала мутить. Хотя что-то в этой всей сопливой романтике, наверное, есть. Сидеть вот как сейчас было вполне себе уютно. — Кто автор? — в принципе стихи как стихи, но вот в его исполнении звучало как-то лично что ли.

— Артур Рембо, — ответил Фридхельм.

Видимо, не самый известный автор, но опять же тут я полный профан. Привычный сарказм сейчас как-то совсем не в тему, и я мирно прокомментировала:

— Вроде ничего. Но я всё равно больше люблю чтиво посерьёзнее.

Я бы, наверное, примирилась с тем, что он крутится под ногами. Возненавидеть этого мальчишку, по-своему принципиального и неглупого у меня уже не получится. Это факт. Любви и дружбы не гарантирую, но общаться без мысленных проклятий на его задницу, пожалуй, бы смогла. Проблема была в том, что его дружба привлекала ко мне ненужное внимание. Сначала нас обоих высмеивали как бесполезных слабаков, но это ладно. Несмешно стало, когда я первый раз услышала недвусмысленный намёк насчёт нашей ну очень уж тесной дружбы.

* * *

Я бежала через густой лес среди толпы людей. Мужчины, девушки, подростки — мы пытались скрыться. Мышцы сводило от напряжения, а в груди саднило от нехватки воздуха. Страх липкой волной растекался в груди. Позади доносились выстрелы, шум моторов, выкрики немцев. Нас гнали к оврагу, поливая автоматной очередью. Крики, стоны, проклятия слились в неразборчивый гул. Я упала на землю, попыталась уползти и увидела, как немцы сбрасывали убитых в овраг. Миг — и грубые руки схватили мои ноги, потянули вниз. Сверху падали тела, и я задыхалась от тяжести. Паника не давала сделать толком ни одного вздоха, да и кричать тоже было страшно. Ведь я всё ещё жива, надо только выбраться из ямы…

— Карл, проснись, — чей-то знакомый голос выдернул меня из сонного марева.

Пытаясь в первые секунды понять, где я и что происходит, я недоверчиво разлепила глаза. Фридхельм осторожно тормошил меня, и я сразу же отпрянула назад, вжимаясь в подушку. Слава богу, я в надёжном коконе из одеяла.

— Это просто сон.

Я судорожно сглотнула — он же не трогал меня, да? Надеюсь, я не молола во сне чушь на русском? Вроде бы, никогда таким не страдала, но мало ли. Жизнь в постоянном стрессе и не до того могла довести.

— Что там случилось? — закопошился народ.

— Малышу Карлу, наверное, приснилось, что русские иваны пришли за ним, вон как разнылся, — насмешливо ответил Шнайдер.

Эта скотина при последнем расселении заняла койку в опасной близости к моей. А я даже поменяться ни с кем не могла — ведь спать посреди комнаты у всех на виду было ещё более худшим вариантом.

— Малыш сейчас вытрет сопли майкой Винтера и даст нам наконец-то поспать, да?

Я отвернулась, не обращая внимания на его слова, и натянула повыше одеяло. Не та ситуация, не то настроение что-то отвечать. Фридхельм всё ещё сидел, примостившись на краешке койки. Нехорошо поворачиваться задницей, вроде как, к своему другу, но я была сейчас зла и на него тоже. Спасибо, конечно, за то, что разбудил меня, но мне не нравилось, когда вот так нарушали мои границы. Ведь он грешил подобным уже далеко не первый раз.

Пару дней назад, пользуясь тем, что после обеда мужики засели над какой-то малопонятной мне карточной игрой, я прошмыгнула к речке. Не представляю, как буду выкручиваться дальше, но сейчас, пока ещё лето на дворе, отмазаться от общей помывки проще некуда. Шнайдер правда глумился, что я скоро перестану отличаться от грязных русских дикарей, но меня это как-то мало заботило. Главное, чтобы никто не припёрся, когда я плещусь в речушке. По прежнему подбешивало отсутствие привычных условий цивилизации, но зато я нашла и свои преимущества. Ещё не загаженная промышленниками экология, мягкая чистая вода в реках. Вон с капли мыла какая пена шикарная получалась. Я намылила отрастающие волосы, подумав, что надо в ближайшее время озаботится, как бы подравнять стрижку. Не стоит давать немцам повод лишний раз сравнивать меня с девчонкой. А то ещё угадают. Я с головой занырнула, чтобы лучше промыть волосы, а когда вынырнула, обнаружила очередной нежданчик. Возле моих вещей невозмутимо сидел синеглазка.

— Ну и как это понимать? — возмущённо крикнула, отплывая ещё дальше и надеясь, что с такого расстояния он ничего не рассмотрит в воде.

— Ты чего, Карл? — непонимающе сдвинул бровки Винтер. — Вообще-то я тоже пришёл искупаться.

Вот же гадство!

— А ну, свали отсюда, — коброй зашипела я.

В последние дни я немного привыкла к тому, что он постоянно маячил где-то рядом, и грубила в разы меньше. Но сейчас паника от того, что мой секрет в опасной близости, заставила отбросить всякое дружелюбие.

— Да чего ты так злишься? — Фридхельм стянул куртку и уселся с явным намерением избавиться от сапог.

— Я специально пришёл, чтобы никого поблизости не было, — севшим от волнения голосом всё ещё воинственно ответила я. — Хотел немного побыть в тишине один. Что непонятного?

Чёрт, звучит как-то уж совсем в духе капризной бабы-истерички «ах мне надо разобраться в себе и своих чувствах», но с другой стороны ему-то это как раз может оказаться и понятно.

— Я не буду доставать тебя разговорами, если не хочешь, — Винтер уже расстегивал ремень.

Ну ни хрена себе стриптиз. Пуританкой и ханжой я никогда не была и сейчас невольно залипла, поражаясь, какое, оказывается, неплохое тельце скрывал ботан. Худощавый, но не совсем уж, как говорит моя бабушка, дрыщ. Красивая линия спины, ручонки, конечно, подкачать не помешает, зато пресс какой-никакой есть. Так, всё, стоп. Нечего тут пускать слюни на юных мальчиков.

— Подожди! — рявкнула я. — Подожди, пока я выйду!

— Ты странный, Карл, — Фридхельм сбросил брюки, оставшись в белье. — Я понимаю, что ты стеснительный, но пора уже взрослеть. Я пришёл искупаться, а не пялиться на голого мальчишку, так что успокойся.

— Раз не собираешься пялиться, отвернись, чтоб я мог выйти на берег, — терять мне было нечего, и я не заморачивалась насколько странным выглядел подобный ультиматум.

— Карл, брось, это смешно, — Фридхельм снисходительно улыбнулся.— Чего я у тебя не видел?

Он преспокойно продолжил раздеваться, а я подзависла, прикидывая, как мне избежать разоблачения. Проскользнуть мимо него заметно не выйдет. Даже если он действительно не будет пялиться на причинные места, сиськи-то всё равно никуда не денешь.

— Стой же, говорю! — я в неподдельном отчаянии заорала, глядя, как он медленно заходил в воду. Пока ещё на приличном расстоянии, но вот-вот узнает, почему Карлуша такой стесняшка.

— Так и быть, я отвернусь, если ты нормально объяснишь, почему так стесняешься, — хитро прищурился этот внезапно осмелевший ботан.

Понятия не имею, чем объяснить, почему мужик мог настолько стесняться другого мужика. Гомофобия? Строгое религиозное воспитание? Маленький член? Может, проще его притопить? Я почувствовала, как от ярости запылали щёки, и мысленно зарычала. Да любись оно всё единорогом!