— Что, думаешь, если до сих пор русские безропотно сдавались в плен, так будет и дальше? — Смотрю, понесло сегодня парня по опасной дорожке. Благо никто кроме меня не слышал. — Они научатся от нас жестокости, они будут всеми способами защищать свою землю. Мы захватчики, Карл, развязали вражду и ненависть, которые теперь угаснут не скоро.

Я молчала, не зная что отвечать. Не хотелось бы выбиваться из образа юного патриота-идиота ровно до тех пор, пока этот интеллектуальный сноб не протянул в бесящей меня снисходительной своей манере:

— Так что зря ты больше не читаешь. Нужно постоянно стремиться к саморазвитию, тогда научишься думать своей головой.

Я знала, что стала его разочарованием в этом плане — после одного-единственного томика Шекспира, я не прочла больше ни одной книги. Ну, а что, если у него в основном поэзия, которую я особо не жалую? Да и как-то немного не до чтения мне было последнее время. Но с творчеством Ницше я была неплохо знакома, сама любила цитату, которую он только что сказал. К тому же почему-то зацепило, что меня считают совсем уж примитивным.

— Да читал я твоего Ницше. Лови цитату сегодняшнего для «всё, что не убивает, делает сильнее».

Ой, дура я. Вот куда меня несёт из вполне себе удобного образа недалёкого малолетки? Хотя оно того стоило — судя по выражению лица, Фридхельм понял, что рано списал меня со счетов.

— Да-да, трудности либо ломают, либо закаляют, — продолжала философствовать я.

— Пройти через все круги ада и обнаружить, что больше ничего не боишься — это не так здорово, как ты представляешь, — медленно ответил на мою браваду Фридхельм. — Если человек больше ничего не боится, он словно мертв внутри.

— Вы поспать дадите или нет, чёртовы стихоплеты? — гаркнул Хайе. — Можете оба начинать бояться меня. Если ещё раз разбудите, я обоим подпорчу мордашки, ясно?

Этот тип ещё хуже Шнайдера — огромный, как орк, и абсолютно тупой. Его можно было, наверное, выпускать на поле боя с голыми руками — он бы и без оружия всех размутузил. Таких лучше обходить десятой дорогой. Молча.

* * *

Через пару дней вернулся старший Винтер. Файгль к тому времени увёл свою часть дальше, так что, возможно, Вилли проявит гуманность к местным. Сейчас и увидим. Всех собрали перед штабом: и солдат, и растерянных жителей. Они бедные действительно ни сном ни духом, чего там у фрицев приключилось. Вот что я правда буду делать, если их сейчас загонят в сарай, собираясь сжечь? Признаюсь или промолчу?

— Три дня назад кто-то из вас осмелился совершить подлое покушение на жизнь и здоровье немецких солдат. Те, кто это сделал, выйдите вперёд. И тогда остальные не пострадают, — ледяным тоном вещал Винтер.

Чёрт, ну почему я так и не научилась обращаться хотя бы с пистолетом? Я бы, может, и рискнула эффектно признаться, попутно описав немцам весь пиздец, что их поджидал через четыре года. Но! После такого нужно быстро валить саму себя, а не идти под пытки. Смотрю, какой-то пожилой дедулька осторожно сделал пару шагов вперёд и сказал мальчишке-переводчику:

— Мыкола, чего это фриц мелет? Шо мы их потравили?

— Дед Павло, кто-то ихнюю одежу вымазал борщевиком. Они на солнышко, как черви, выползли, и шкуру-то пожгло. Дедулька едва заметно усмехнулся в бороду и невозмутимо предложил:

— Так скажи этому псу, никто не виноват в том, шо они в траве извозюкались.

Мальчонка бойко протараторил, разумеется, более приличный по смыслу перевод. Вильгельм, смотрю, не так чтоб и поверил, всё так же холодно рявкнул:

— Где и как мои солдаты могли испачкать форму ядовитой травой?

Дед, прослушав перевод, снова выдал гениальный в своей простоте ответ:

— Так вон же за пустырём где фрицы носятся, как угорелые, и растёт эта травка борщевик. Ты, Мыколка, расскажи ему, не таись. Скажи, ежели испачкаешь одежу, так на солнышке потом гулять нельзя.

Пацан долго и обстоятельно объяснял Вилли особенности местной флоры. Вроде, до немцев начало доходить, что народ не при делах. Вильгельм, впрочем, особо не смягчился, всё так же неприязненно глядя на толпу, задал следующий вопрос:

— А почему не рассказали нам, что там опасно ходить?

Дед конечно красавец. Жжёт на всю. Мне бы такую выдержку.

— Так ведь не спрашивали. Кто мы такие, чтобы указывать господам немцам где им ходить или не ходить? Вы же теперь тут хозяева.

По мере того, как он слушал перевод, бедняжка Вилли всё больше мрачнел лицом. Ну, а что ведь по факту дед прав. Пацан неожиданно внёс свою лепту в оправдательную речь:

— Недавно ваши солдаты нашли в лесу волчьи ягоды, так Яшка наш предупредил, что они ядовитые, а что вы по полю разгуливаете, так мы и не знали.

Крыть сей аргумент было нечем, и немцы стояли с кислыми рожами — вот действительно загнали бедолаг в дикую страну где трава не трава, ягодки — не ягодки. Короче смерть ожидает оккупантов под каждым кустом.

— Чтоб сегодня же выкосили абсолютно всю траву в округе, ясно? — припечатал Вильгельм. — И если ещё раз случится что-нибудь похожее, ответят все.

Ну, что можно сказать, пронесло. Я представила, как народ весь день будет перешёптываться, кто ж им такой «подарок» сделал. Дед явно понял, что не случайно на полянке немцы изгваздались об травушку-муравушку. Но невольно мне подыграл, защищая своих. Ибо кто ещё, как не русский, мог додуматься до такого? Пока что мне везло, но пожалуй, не скоро я рискну провернуть какую-нибудь аферу снова. Уже второй раз убеждаюсь, что из-за меня могут пострадать другие люди.

Винтер вернулся в госпиталь, и следующие пару недель прошли относительно спокойно — стирки и готовки в разы меньше. На фельдфебеля навалилось столько обязанностей, что стало особо не до меня. А я от обилия свободного времени наконец-то смогла немного расслабиться и ещё раз оценить чего делать дальше. Какой же я наивной дурой была, когда рассчитывала, что из госпиталя будет проще сбежать. Немцы расползлись по всей округе, как зараза. Ну сбегу я и дальше что? Во-первых, кто меня приютит без денег, без документов? Во-вторых, где гарантия, что те же немцы не угонят на принудительные работы в Германию? И вообще в личине парня оно как-то спокойнее. Возможно, стоит ещё немного, пользуясь неплохой маскировкой, покрутиться среди них. Мне бы добраться до железной дороги. Хотя опять же как я уеду, раз сейчас тут всё под их контролем? Может, стоит в Москву податься? Из какого-нибудь подмосковного села до столицы рукой подать. Там я уже грамотно прикроюсь статусом беженки, да и работу какую-нибудь найду. Главное — там безопасно. Ну то есть ещё можно, конечно, валить куда-нибудь в Ташкент, но глупо же ехать в тьму-таракань, если можно укрыться в столице? Правда смогу ли я так долго продержаться в немецкой армии? Вот в чём вопрос. Сейчас конец августа, под Москвой насколько я помню историю, битвы начнутся где-то в ноябре. Всего-то осень пережить, подумаешь.

«Хитрожопая же ты, трусливая сучка», — презрительно прокомментировала моя совесть.

Согласна, и что? Мир, куда я попала, враждебный и чужой мне. Я всё ещё не могла окончательно смириться с тем, что бесповоротно застряла в сороковых. Было сложно принять это как реальность, а не одну большую галлюцинацию. И решения я принимала, исходя из реалий своего времени.

***

Ну что пожили немного в относительном спокойствии и хватит. Подлеченные супостаты вернулись и, желая наверстать упущенное, рвались в бой. Помогая грузить по машинам вещи, я про себя ржала с них в голосину.

— Чёрт, мы потеряли две недели из-за какого-то проклятого цветка. Русские слишком быстро сдаются в плен. Мы же так не успеем получить ни одного креста, — причитал Каспер.

— Надеюсь, Сталин продержится ещё хотя бы месяц, — сплюнул под ноги Шнайдер.

Не переживайте, убогие вы мои, ещё плакать будете, быстрее бы кончилась война.

— Не волнуйся, ты всё успеешь, — со снисходительным презрением усмехнулся Фридхельм.