— Матери всё равно чувствуют, когда с детьми беда, — я всё ещё не могла без боли думать, что сейчас чувствует в далёком две тысячи девятнадцатом моя собственная мама. — Так что давай доставай ручку и блокнот, напишем хотя бы, что ты жив.

— Ручку? — медленно переспросил Фридхельм, недоверчиво смотря на меня. — Ты хочешь сказать карандаш? Вот же чёрт, я так старалась фильтровать речь, чтобы не ляпнуть чего не надо, и прокололась на какой-то несчастной ручке. Ещё бы мобилу попросила достать. Естественно в это время были ручки, но перьевые, пишущие чернилами. На фронте солдаты обычно пользовались карандашами. Отмазаться, что я оговорилась насчет ручки, было делом несложным, но меня тревожило, что синеглазка последнее время проявлял чудеса дедуктивного мышления.

***

Валяться в палате и слушать чужие стоны было муторно, и я частенько ускользала, несмотря на запреты медсестёр, к Фридхельму. Хоть поболтать есть с кем, пока выжидаю окончания курса подпольного лечения. Сегодня доктор наконец-то удовлетворённо закивал, осматривая рану, и снизошёл бросить мне:

— Твое счастье, что мы вовремя спасли твою руку. Через пару-тройку дней вернёшься в свой полк.

Фридхельм тоже постепенно поправлялся. Доктор, кстати, оценил мою идею с повязкой, которую пришлось присвоить себе Чарли. Ну и ладно мне не жалко, лишь бы не спрашивали, откуда я так много знаю. Если Чарли, будучи в общем-то довольно наивной и добродушной, смотрела сквозь пальцы на мои странности, то Винтер продолжал под меня копать.

— И всё-таки Карл, где ты поранил руку? — не знамо который раз настойчиво спросил он.

— Да не помню, — я с досадой бросила ему принесённое яблоко. Пусть лучше жуёт, чем задаёт въедливые вопросы. — Ты же знаешь мою координацию. Навернулся и разрубил ладонь о какую-то хрень в земле.

— А это наверное от того, что наткнулся лицом на дверной косяк, да? — я вздрогнула, почувствовав его тёплые пальцы, осторожно гладящие синяк на щеке.

А я уже и забыла, что меня приложил его братец, но уж точно не буду ничего говорить синеглазке. Как бы там ни было, ему лучше помириться с братом. Я много думала о последних событиях и не могла отрицать, что по-своему прав и Вильгельм. Во всяком случае он действительно любит этого идейного дурика.

— Угум.

Я вгрызлась в сочный бок яблока, надеясь, что Фридхельму надоест и он сменит тему. Стихи с ним почитать, что ли?

— Карл, во что ты опять вляпался? — проницательно спросил он.

Тревога в голубых глазищах была такой искренней, что сердце нежно мурлыкнуло. Но я привычно окрысилась, понимая, что ни при каком раскладе не рискну позволить узнать ему всю правду.

— Да что ты меня пытаешь, как гестаповец шпиона, — вырвалось не очень уместное сравнение. — Своих проблем что ли мало? Ты вообще чем думал, когда размахивал огоньком, приглашая русских сделать из нас шашлык?

Да-да я могу быть той ещё стервой. Нечего меня доставать дурацкими вопросами. Ведь хорошо же общались. Вон как две школьницы чуть ли не на чаепития друг к другу в гости ходим.

Всё-таки вид поникшего Винтера с каких-то пор вызывает не самые приятные эмоции. Странно. Никогда не считала себя матерью Терезой, а чтоб мужика жалеть — это вообще нонсенс. Мужик должен быть сильным или хотя бы равным. Сопли вытирать — это не ко мне. Но тут что-то другое, не презрительная жалость, но что тогда?

— Прости, — нехотя выдала я, предпочитая не залезать в дебри самоанализа.

— Нет, это ты прости, — к моему удивлению ответил он. — Из-за моей глупости могли погибнуть многие. И ты тоже. Хотя я все чаще думаю, что мы обречены на гибель, и неважно выиграем или проиграем войну.

— Когда мир вокруг летит к херам, сорваться может каждый, — даже я этим грешна, признаю. — Но ты это дело брось. Смерть и так теперь всё время рядом. Ни к чему ещё специально её искать.

* * *

Теперь, когда рука почти не болела, я могла подумать и о других проблемах. Ясно же, что ничего хорошего меня не ждёт. Вилли скорее всего теперь точно избавится от меня. А если и оставит то - что? Продолжать разыгрывать юного фаната Гитлера? Как-то херовенько это у меня последнее время получается. Надо линять и желательно в самое ближайшее время, пока наш лейтенант не вернулся за непутёвыми бойцами. Хотя госпиталь мне видно послал добрый Боженька в качестве временной передышки. Лежи себе отдыхай, мыться вон можно сколько угодно. К тому же я удачно пережила очередное ежемесячное женское наказание. Наловчилась по ночам, как енот-тихушник, тырить из заветного шкафчика на этот раз бинты и вату. Но такое везение естественно когда-нибудь должно было махнуть мне ручкой.

— Ах ты мелкий паршивец! — послышался за моей спиной визг, потрясённой до самого копчика такой наглостью, медсестры. — Ты что же это творишь?

Вот чёрт. Я попалась, да ещё не абы кому, а самой противной девице из местных медсестёр. Начнём с того, что имечко у неё без смеха не выговоришь: «Хильдегард». Какое-то оно жутко пафосное в стиле средневековых баллад. Девица вся из себя ухоженная, в моё время быть бы ей инста-няшей. Но характер дрянной. Злая, в черепушке никаких мыслей, кроме как закадрить очередного мужика, не наблюдается. Набивается в подруги к нашей Чарли. Та конечно же, добрая душа, не видит, какой змеюке поверяет сердечные тайны. Как только я смогла осилить прогулки, я частенько слышала разговоры закадычных подружек.

— Здесь столько молодых офицеров, можно завести не один роман.

— Смотри, не попадись сестре Гертруде, а то вылетишь в два счёта, — предупредила Чарли.

— Да я и не собираюсь здесь прозябать, — фыркнула Хильдегард. — Как только найду подходящего мужа, уеду, чтобы заботиться о нём, а не подавать судна солдатам.

Она презрительно скривилась, заметив, как тепло поздоровилось со мной Чарли.

— И чего ты возишься с этим мальчишкой? Он конечно смазливый, но всего лишь зелёный солдат. И этот твой друг тоже какой-то слабак, на лице же всё написано.

В моей жизни так мало развлечений, прям соскучилась по «милому» женскому трёпу. Пусть и не могу поучаствовать, так хоть послушаю, чем живут и дышат немецкие девушки сороковых годов. Я плюхнулась на соседнюю лавочку.

— Ты не права, — встала Чарли на защиту друга. — Фридхельм очень умный и тонко всё чувствующий юноша. Какой-то девушке очень повезёт с таким романтичным и верным мужем.

Ох, чувствую, что всё-таки повезёт не девушке, а парню. До сих пор сомневаюсь насчёт ориентации синеглазки.

— А вот твой другой знакомый, офицер — очень интересный мужчина, — это она о Вилли? — Познакомь нас.

Ну давай, Чарли, скажи этой крыске — мол, занят мужик и точка. Но Чарли безбожно тупила:

— Вильгельм — он замечательный. Храбрый, добрый и отличный командир.

Тьфу ты, ну как так можно? Ведь я знала, что она к нему неравнодушна. Сама видела, с какой тоской она смотрела на чёрно-белую фотку, где радостно лыбились в кадр братья Винтеры, она, и ещё какие-то девушка с парнем. Конечно же они все до войны жили как и сотни, тысячи обычных парней и девушек. Влюблялись, куролесили, учились, строили планы на жизнь.

— Посмотри, Шарлот, что вытворяет этот мальчишка! — продолжала вопить Хильдегард, вытаскивая меня из смотровой. — И зачем ему понадобились бинты и вата?

Чарли с упрёком посмотрела на меня и тоже спросила:

— Зачем, Карл?

— Затем, что вот так случись чего, у нас в части и перевязать особо нечем, — ляпнула я наскоро придуманную отмазку. — Аптечки уже почти все использованы, а очень важно обработать и перевязать раны сразу же. Теперь я это знаю.

Чарли мягко улыбнулась и потрепала меня по щеке.

— Можешь оставить бинты, но больше так не делай, ясно?

У этой девушки просто безграничный запас терпения. Я такой простодушной и добренькой быть никогда не могла. Уже бы прижала к стенке и расколола, если бы кто-то в больничке постоянно тёрся у стеллажей с препаратами. Всё, ночью постараюсь улучить момент и по-тихому слинять. Переодеться правда особо не во что — немецкая форма медсестры немногим лучше солдатской. За ужином я сидела как на иголках, мысленно витая уже далеко отсюда.