— Идите в палату и ждите меня.

После укола ощутимо полегчало. Оставалась другая проблема — и Винтер, и Чарли по-прежнему смотрели на меня, ну так… с подозрением смотрели.

— И всё-таки кто тебя надоумил выпить стрептоцид? — наконец спросила Чарли. — Я уж молчу, что ты попросту стащил лекарство. И ты, Фридхельм, куда смотрел? Ладно он ещё ребёнок, но от тебя я такого не ожидала.

— Ну, а что мне было делать? Ждать гангрены? — устало ответила я.

— А чем тебе поможет этот порошок? — удивилась девушка. — Его ведь используют при ангинах и дизентерии.

— Правильно, но ведь он же работает и при других бактериальных инфекциях.

Чарли снова окинула меня внимательным взглядом, мол, откуда я такой умный взялся.

— Я часто помогал своему дяде, а все фармацевты — немного врачи.

Вот уж точно. В аптеке возле моего теперь бывшего дома работала милая тётенька, которая на раз-два подбирала лекарства не хуже любого доктора.

— Ладно, умник, ложись давай спать, — Чарли поднялась и выразительно посмотрела на Винтера. — А ты, милый мой, возвращайся в свою палату.

Ночью меня снова накрыло. Знобило так, что не спасало даже одеяло. Я мужественно утешала себя, что лекарству нужно время, чтобы подействовать.

— Карл, — на мой лоб легла чья-то ладонь. — Ты опять весь горишь.

Ну надо же, синеглазка вернулся. Сил разговаривать не было. Видать первобытное антигистаминное, что вколола Чарли, неплохо действовало. Хотелось согреться и спать. Фридхельм отошёл, и затем я почувствовала как на мой лоб опустилось что-то мокрое.

— Мама всегда так сбивала нам жар, — он расправил влажную марлю.

Знаю, бабуля моя тоже так лечила. Прохладные капли воды неприятно холодили кожу, и я, почувствовав, как он обтирает уже шею, перехватила его пальцы:

— Не надо. Мне холодно.

Фриджельм послушно убрал мокрую ткань и натянул повыше одеяло, но меня продолжал бить озноб. Я почувствовала, как он осторожно примостился рядом и притянул меня к своему боку, но возмущаться не стала. Пусть остаётся. Он тёплый, как печка. Мелькнула правда мыслишка, что это довольно опасная затея, ибо конспирация же, но синеглазка вёл себя вполне целомудренно и я, махнув на всё рукой, постепенно расслабилась, проваливаясь в сон.

* * *

Я растерянно открыла глаза, пытаясь понять, где нахожусь. Серая предрассветная мгла смутно подсвечивала довольно просторную комнату с высокими окнами. И зачем здесь столько кроватей? Блин, да кто там так раскатисто храпит? Вспомнила, что угодила в госпиталь. Стало быть, это мои соседи по палате. Потянувшись, я упёрлась ногами во что-то мягкое. Недоверчиво всмотрелась:

— Синеглазка?

Фридхельм, морщась от боли, приподнялся, пытаясь сесть поудобнее:

— Прости, я собирался немного побыть с тобой и уйти, но видимо заснул.

Да ладно, я даже рада, что не одна здесь. По крайней мере, он мне вроде как верит, значит прикроет любую выходку.

— Это что ещё такое? — с порога начала возмущаться пожилая медсестра. — Вы почему не в своей палате?

— У моего друга ночью был жар. Я всё равно уже не сплю, вот и зашёл убедиться, что с ним всё в порядке, — ответил Фридхельм.

Но дракон в юбке не впечатлилась столь трогательной дружбой и отчеканила:

— Возвращайтесь в свою палату. И в следующий раз я сообщу доктору о нарушении больничного режима.

И что? Выгоните больных на улицу? Синеглазка поплёлся на выход, а тётка сунула мне градусник и подкатила, громыхая на всю палату, штатиф с капельницей.

— Что там? — я подозрительно покосилась на внушительный бутылёк с лекарством.

— Тебе какое дело? — отбрила она. — Твоё дело лечиться и побыстрее вернуться на фронт, а не задавать ненужные вопросы.

Не знаю, пока что загадывать рано, но вроде мне полегче. Правда я не видела, что там с раной, но температура днём не поднималась. Подгадав время перевязки, я тайком выпила ещё один порошок и можно сказать вынудила Чарли снова уколоть мне тот укол.

— Карл, нехороший ты мальчишка, натворил дел, — она всё-таки присыпала стрептоцидом рану и теперь сосредоточенно бинтовала мою ладонь.— И я не лучше, вместо того, чтобы всё рассказать доктору, краду для тебя лекарства.

Ничего, Чарли, будет плюс тебе в карму.

— Ты спасаешь мою руку, считай, делаешь доброе дело, так что никакая это не кража.

В смотровую медленно вошёл Фридхельм:

— Чарли, там Линдерсу совсем плохо. Не посмотришь?

Я заметила, как он всё время сдержанно кривится явно от боли, и не смогла молчать:

— Кто-нибудь проверил, нет ли у тебя переломов рёбер?

— Может они и есть, — ответила за него Чарли. — Но здесь же нет рентгеновского аппарата.

Всё ясно, дают отлежаться по принципу — если сломано, само срастётся. Ещё бы подорожник приложили, ей-богу. — Наложи ему хотя бы тугую повязку, — Чарли явно не понимала, зачем бинтовать те повреждения, которых не видно. — Зафиксированные рёбра срастутся быстрее.

— Откуда ты всё знаешь? — недоверчиво прищурилась она.

— Мой отец как-то упал с лестницы и сломал при этом пару рёбер. Я запомнил всё, что делал доктор.

Чарли нашла чистое полотно и теперь с энтузиазмом кромсала его ножницами.

— Ну давай попробуем сделать, как говорит твой друг, — она подошла к Фридхельму. — По крайней мере вреда точно не будет.

* * *

Валяться на койке и тихо истерить мне быстро надоело, и я решилась снова навестить Винтера. К тому же было тяжело находиться в палате, где один валяется после ампутации ноги, другой тихо загибается от перитонита. Впрочем, у ботана в палате было ничем не веселее. Когда я проходила к его койке, меня схватил за руку забинтованный по самый нос солдат.

— Сестра, пожалуйста напишите моей семье.

— Но я не медсестра, — я безуспешно пыталась выдернуть руку и старательно убеждала себя, что мне не жалко никого из них. Ну кроме разве что синеглазки.

— Они ждут от меня новостей, но я не могу сейчас написать сам.

Вы сами виноваты в том, что сейчас валяетесь здесь как растения. И кто напишет русским матерям и жёнам о том, что их близкие сгинули в лагерях, убиты, расстреляны каким-нибудь ублюдком?

«Даже на войне можно оставаться человеком», — бесстрастно нашептывала совесть.

Ну что за хрень? Я обнаружила, что сижу, примостившись у тумбочки, и корябаю под диктовку:

«Мои любимые, со мной всё хорошо. Мы уверенно идём к победе, но в ближайшее время я не смогу приехать в отпуск. Магда, передай Фридриху, что я обязательно научу его складывать дроби, а Марте скажи, что я привезу ей ту куклу, о которой она мечтает с Рождества. Тебя же, любимая, я мысленно обнимаю и жду дня, когда смогу вернуться…» Все письма с фронта одинаковы — они обнажают сердца, уравнивая солдат по разные стороны баррикад, делая людьми, которых дома ждут близкие. Каждое письмо может оказаться последним, и между строк читается тоска.

— А ты давно писал матери? — я пристроилась в ногах койки.

Фридхельм отвёл взгляд и тихо ответил:

— Я не могу писать матери успокаивающую ложь, а отцу, я знаю, всё равно.

Вот значит оно как. Впрочем, я давно подозревала, что не всё там у них гладко.

— Ты наверное думаешь, что так не бывает.

Ну почему же? Наоборот всё очень знакомо.

— Бывает, — вздохнула я. — Ты можешь быть каким угодно: плохим, хорошим, идеальным — но всё равно не станешь тем, кто нужен. Не все родители любят своих детей.

Ну вот, не к месту припомнилась собственная, давно уже выстраданная боль. К понимаю этой истины я шла долго. Девчонкой ещё старалась во всём угодить папочке, но получала лишь вечно недовольные взгляды. В ответ на все детские проблемы он лишь презрительно кривился и не утруждаясь говорить тише, высказывал матери как ему не повезло получить сразу двоих дочерей. Я постоянно спрашивала у мамы, почему он нас не любит. Она неизменно отвечала, что конечно же любит, просто всегда хотел сына, а мы с Полей должны стараться не разочаровывать его ещё больше. Что ж, я делала и это. Одно время я пыталась доказать, что я могу быть круче любого сына. Поступила в хороший институт, начала подрабатывать чуть ли не со школы. Потом, дура, поняла, что не нужна папику ни с красным дипломом, ни без него. И даже моя работа не в самой последней организации его не впечатлила. Понимая, что я довольно успешна, он пытался бить с другой стороны. Однажды заявил, что главная заслуга женщины стать хорошей женой и родить мужу детей, но тут уж я не повелась на провокацию. Вон Полька вышла замуж и нарожала мелких, а толку? К ней отношение не лучше — мол, дура без работы и приличного образования. Так что, увы, есть такие мудаки, которым детей иметь просто противопоказано. Жаль, что ботану попался такой папаша.