— Эрин? — из моего рта вырвался хриплый шёпот.

Повсюду лежали тела, частично погребённые под грудами осыпавшейся штукатурки. В ручьях крови смешались плоть, кости и осколки кирпича. Я отшатнулся, едва не наступив на чью-то ладонь.

— Боже! — вскрикнул позади меня Вальтер.

— Зови сюда всех, кто может держать в руках лопату, — обернулся я. — Нужно вытащить их отсюда.

Я едва узнал Рени. Её бушлат был в крови, встрёпанные волосы, совсем белые от штукатурки, на грязных щеках — дорожки от слёз.

— Фридхельм! — бросилась она ко мне.

— Я так испугался когда не увидел тебя с остальными, — прижать, заглядывая в родные глаза, почувствовать тепло её объятий — только это сейчас придавало мне сил держаться. — Нужно отправить раненых в нормальный госпиталь. Хотя бы самых тяжёлых.

— Это невозможно, мы должны сейчас вернуться обратно.

— Я сама отвезу их, раздобудь машину.

— Нет, — твёрдо отрезал я. — Это слишком опасно.

— Когда начался обстрел, Кох успел вытащить меня, и его зацепило упавшей балкой, — Эрин отстранилась. — Отвезти его в госпиталь — мой долг.

— Ладно, — сдался я. — Пойдём, поищем машину.

Прознав, что в госпиталь отправляется машина, раненые, словно обезумев бросились, пытаясь втиснуться как можно плотнее.

— Лишь бы по дороге не попали под обстрел, — мрачно сказал Каспер, наблюдая за этим бедламом. Я заметил, что рукав его шинели пропитан кровью.

— Поедешь с ней, — сказал я, открывая кабину.

— Да там царапина, — беспечно отмахнулся он.

— Если вы действительно попадёте в засаду, нужен кто-то, кто сможет отстреливаться, так что садись. Каспер — отличный стрелок, мне так будет спокойнее.

***

— Держись, приятель.

Мне с трудом удалось найти место — весь пол был заставлен наспех сколоченными носилками. Я почувствовал, как меня замутило от запаха крови и гноя. Десятки солдат лежали с оторванными руками, гноящимися ранами, торчащими из животов кишками, едва прикрытыми простынями.

— Напиши моей матери, что я… — Вальтер зашёлся в приступе хриплого кашля.

— Где доктор? — я перехватил мальчишку-санитара.

— Он здесь один и не успевает справляться с таким количеством раненых, — пробормотал он.

Я огляделся, надеясь найти хотя бы Эрин. Вальтера зацепило осколком снаряда. Ему нужна срочно на операцию, но в этом бедламе раненые могут пролежать без помощи не один час. До госпиталя сейчас не добраться, а этот военно-полевой не оснащён ни нормальным оборудованием, ни медперсоналом.

— Где этот чёртов доктор? — я обернулся, услышав, как Шнайдер витиевато выругался. Бесцеремонно столкнув с носилок лежащего в беспамятстве солдата, он осторожно уложил на его место Катарину.

— Дай я посмотрю, — Эрин отодвинула его.

Узнав по окровавленному халату доктора, Шнайдер бросился за ним.

— Быстрее! Сделайте что-нибудь, она умирает!

— Они все здесь умрут, — безучастно пробормотал он.

— Думай, что говоришь! — прошипел Шнайдер.

— Говорю как есть, — резко ответил доктор. — Как я должен оперировать в этих условиях? Нет ни хлороформа, ни морфия — ничего! Даже бинтов и йода не хватает.

— А меня это не ебёт! Ты сейчас же пойдёшь со мной и сделаешь всё, что от тебя зависит, — Шнайдер вцепился в отвороты его халата.

— А ну убери руки, иначе живо пойдёшь под трибунал, — поморщился мужчина.

— Шнайдер, — тихо окликнула Эрин. — Ей уже не помочь.

Доктор высвободился и всё же подошёл к Вальтеру. Быстро осмотрел жуткую рану — у бедняги был разворочен живот — и покачал головой.

Вальтер тихо бормотал:

— Всё, о чём я молил Бога, это вернуться домой. Обнять маму и Эльзу…

— Так всё и будет, — Эрин успокаивающе погладила его по руке.

— Мне страшно, — он вцепился в её пальцы, словно утопающий ищущий спасения. — Посиди со мной…

Я вышел на улицу. Шнайдер ожесточенно чиркал одну спичку за другой, пытаясь подкурить, но ледяной ветер тут же гасил огонь. Я молча протянул ему зажигалку. Не могу считать нас даже приятелями, но сейчас я чувствовал, как острая жалость теснила грудь.

Они с Катариной не выставляли свои отношения. Парни втихаря посмеивались, что грозная фрау любому мужчине предпочла свою любимую винтовку, а Рени порой ехидно утверждала что Шнайдер способен любить только себя, но… Его ожесточённый взгляд и сжатые губы сейчас говорили куда больше, чем любые слёзы.

— Чего уставился? — мрачно буркнул он. — Я не девочка, в утешении не нуждаюсь.

Я молча взял лопату, которые валялись во внутреннем дворе здания — умерших не успевали хоронить. По грубо сколоченным крестам я сообразил, где находилось импровизированное кладбище. Тяжёлый снег поддавался с трудом.

— Иди, я сам справлюсь, — пробормотал Шнайдер, остервенело работая лопатой.

— Будешь до утра долбить мёрзлую землю, — хмыкнул я.

— Как хочешь.

Мы с трудом выкопали яму достаточной глубины, и я отошёл поискать брезент или мешковину. Погибших было столько, что, естественно, их хоронили не в гробах, а порой даже в безымянных могилах. Надеюсь, когда война закончится, мы сможем хотя бы частично забрать их останки в Германию.

— Вот чем заканчиваются любовные истории на войне, — Шнайдер со злостью посмотрел на меня. — Все эти ваши сопливые обещания вечно быть вместе ничего не стоят здесь.

* * *

Файгль положил трубку и какое-то время стоял, глядя остановившимся взглядом перед собой.

— Звонил генерал Штауффенберг. Фельдмаршал Паулюс доложил, что на многих участках фронт разорван. Связь поддерживается только с частями шести дивизий. На северном и южном фронте отмечено разложение дисциплины. Единое управление войсками невозможно. Для спасения оставшихся в живых людей он просит дать разрешение на капитуляцию.

— Что это значит? — недоверчиво спросил Вильгельм.

— Генерал просит, чтобы мы не поддавались панике и продолжали удерживать свои позиции.

— Ну да, называется денег нет, но вы держитесь, — со злой иронией хмыкнула Эрин.

Вильгельм недовольно покосился на неё.

— Неужели вы не видите, что это конец? Можете расстрелять меня за паникёрство, но подумайте сами. Румыны разбиты, итальянцы тоже нас кинули. У нас кончается всё: еда, боеприпасы. Да, мать его, даже йод и бинты. Русским скоро даже не потребуется особо напрягаться — всё сделают голод и мороз.

— Что ты хочешь сказать? — резко повернулся к ней Файгль.

— Не сегодня-завтра Паулюс подпишет капитуляцию, и у нас остаётся два пути: или сгинуть в плену, или бессмысленно сдохнуть, обороняя проигранные позиции.

— Если я отдам приказ отступать, нас всех расстреляют за дезертирство, — устало вздохнул Файгль. — Так что, Эрин, боюсь нам предстоит сдохнуть в любом случае.

— Да кто расстреляет? Сейчас на фронте полный бедлам, тем более я же не предлагаю бежать куда глаза глядят. Можно отступить куда-то в пригород и ждать указаний генерала. Сейчас Германии нужны живые солдаты, так что можно попробовать рискнуть.

— Для этого нужно как-то выбраться из города, а наше положение сейчас, увы, больше всего напоминает осаду.

Я сидел, пытаясь переварить то, что услышал. Эрин так уверенно говорила, что фельдмаршал сдастся. Разгром румынской армии уже не был секретом, но вот то, что итальянские союзники нарушили договорённости, я первый раз слышу. Не нужно быть военным тактиком, чтобы понять, что нас загнали в котёл, который станет могилой, но то что предлагает Эрин — это безумие. А с другой стороны, сколько мы сможем продержаться, учитывая, что провизии осталось максимум на пару дней, и то если расходовать очень экономно.

— Опять этот мальчишка, — раздражённо прошипел Шнайдер, перезаряжая винтовку.

— Не стреляй, он же совсем ребёнок, — вскинулась Эрин.

— Дети должны сидеть дома, а не бродить по улицам, где идут бои.

— Подожди, по-моему, у него для нас послание, — я заметил, что он сжимал в руке какую-то бумажку.

— Ладно, чёрт с тобой, — Шнайдер отложил винтовку и кивнул Бартелю. — Прикрой меня. Вернулся он быстро, притащив мальчишку за шкирку как щенка.