— Герр Штейнбреннер сказал, я могу идти, — услышал я за спиной.

При мысли, что мы оба ходили по краю, пытаясь обмануть штурмбаннфюрера СС, мне опять стало дурно.

— Не хочу даже думать, что Хольман мог оказаться в чём-то прав, — пробормотал я.

В её глазах вспыхнул бунтарский огонёк, и она ответила с привычной иронией:

— Хотя бы ты не тупи. Если бы он был прав, я бы вас всех по-тихому траванула ещё зимой, и никто бы ни о чём не узнал.

— Иди уже, отравительница, — бесполезно говорить ей, что в военное время за такие шутки можно загреметь под следствие.

Она настолько уверена, что я ничего ей не сделаю, что бессовестно пользуется этим. Попробовала бы она так разговаривать с Файглем или тем же Штейнбреннером. Фридхельм обнял её, видимо расспрашивая, что случилось. Что ж, ради спокойствия в его глазах я скорее всего ещё не раз буду защищать эту девицу. Фридхельм бы сделал тоже самое. Даже окажись моя девушка еврейкой или сбежавшей из лагеря преступницей, он бы был на моей стороне до конца. Я в этом уверен.

— Что скажете? — без предисловий спросил Штейнбреннер, едва я вернулся в штаб.

— По-моему, тут всё ясно. Хольман настолько хотел повыгоднее жениться, что даже не удосужился проверить, откуда невеста и кто её родители.

— Но вы же тщательно проверили её биографию? — уточнил штурмбаннфюрер и кивнул в сторону окна. — Всё-таки эта девушка, возможно, войдёт в вашу семью.

— Конечно проверил, — как можно увереннее ответил я.

Как там говорится — семь бед, один ответ.

— Теперь по поводу русской. Вы же понимаете, что это практически нарушение прямого приказа. У вас есть предположения, почему мальчишка осмелился на такое?

— Я кое-что слышал. Думаю, при необходимости можно будет расспросить ещё раз парней, — пришлось пересказать слухи, что ходили по поводу личной вендетты Хольмана.

— Избалованный мальчишка, — поморщился Штейнбреннер. — Я на многое могу смотреть сквозь пальцы, у всех есть потребности, но это не должно идти вразрез с нашим делом.

— Безусловно, — кивнул я. — Тут дело ясное, нужно передать его на рассмотрение в военный суд. — Я поеду с вами. Посмотрим, что можно сделать, — он тяжело вздохнул. — Отца его жаль. Не представляю, как он переживёт такой позор.

* * *

На следующий день я передал дело Хольмана в городскую комендатуру. Обычно стараюсь лично делать выговор своим солдатам и не доводить дело до трибунала, но его выходки были настолько омерзительны, что я и не пытался как-то его оправдать. Всё, что я хотел, чтобы оставшиеся несколько дней прошли без всяких происшествий и мы наконец-то покинули эту деревню.

— Герр штурмбаннфюрер, Альфред и Рольф пропали, — обеспокоенно доложил Конрад.

— Что значит пропали? — Штейнбреннер нехотя оторвался от карты. — Я отправил их прочесать восточный периметр, может, они всё ещё на задании.

— Но их нет более двенадцати часов, — осмелился возразить он.

— Возможно, им требуется помощь.

— Хорошо, возьми Эриха и узнайте, почему они задерживаются.

Парни вернулись довольно быстро. Конрад обычно спокойный, собранный взволнованно ворвался в штаб:

— Мы нашли их, но вы должны сами увидеть это, — Штейнбреннер, выругавшись, быстро поднялся, и я вышел следом. — Сначала мы увидели брошенный мотоцикл, а потом…

Его солдат скорее всего выловили партизаны. У Альфреда было перерезано горло, а другого примитивно зарубили топором.

— Их повесили недалеко от дороги, — пробормотал Штейнбреннер и сорвал картонку, которую прицепили на шею убитого. — «Смерть немецким оккупантам», — прошипел он и брезгливо отбросил её. — Они ещё пожалеют. Я раз и навсегда отучу их поднимать руку на немецких солдат.

Я промолчал о своих догадках, но скорее всего русские мстили нам за убитую партизанку. Штейнбреннер приказал повесить её тело прямо на площади у колодца и запретил хоронить. Вспомнив обезображенное лицо девушки, я невольно подумал, что на наше счастье русские не отвечают такими же методами.

— Я готов предоставить вам людей и еще раз прочесать ближайшую округу, — предложил я. — Они ведь люди, а не призраки, наверняка прячутся где-то неподалёку.

— Благодарю, Вильгельм, но лучше занимайтесь подготовкой к отъезду. Я заберу из города своих ребят, и мы наведём здесь порядок.

Я считал, что обладаю достаточно сильной выдержкой, но до штурмбаннфюрера конечно же мне далеко. Его гнев выдавали лишь хищно прищуренный взгляд, да сжатые в одну линию губы.

Я ожидал новой волны допросов и обысков, но на следующий день Штейнбреннер приказал солдатам привести всех жителей в сельскую библиотеку. Прежде чем я догадался, что происходит, на меня обрушились просьбы вмешаться.

— Герр обер-лейтенант, что с ними хотят сделать? Возможно, есть и виновные, но не все же, — Кох умоляюще смотрел на меня. — Хельга точно не виновата. Она не поддерживает коммунистов, я уверен. Отпустите её.

— Успокойся, операцией по поимке партизан командует герр штурмбаннфюрер. Ему и разбираться кто виновен, а кто нет.

Ещё один идиот, потерявший голову из-за женских прелестей! Я слышал, что парни посмеивались, мол он хочет забрать с собой русскую девушку, но не думал, что это всё всерьёз. Если каждый солдат начнёт заводить походную семью, у нас будет не казарма, а бардак. Хватит с меня и Эрин. Следующей стала конечно же Эрин. Ворвалась в штаб разъярённой фурией и как всегда послала к чёрту всякую субординацию:

— Так и будешь трусливо отсиживаться здесь? Ты в курсе, что всех этих людей Штейнбреннер приказал сжечь?

— Надеюсь, у тебя хватает ума не вмешиваться?

Видимо нет. Она уже хлопнула дверью. Естественно отсиживаться я не собирался. Зрелище и правда жуткое. Солдаты вели этих людей шеренгой, и те конечно понимали, что их ведут на смерть. Женщины надрывно плакали и пытались разжалобить конвойных, указывая на детей.

— Герр штурмбаннфюрер, что происходит?

— Происходит то, что раз они не понимают хорошего отношения и не готовы принять новую власть, я не позволю им портить своими подлыми выходками наше существование.

— Но не все же виновны в связи с партизанами.

— Вы думаете, у меня есть время это выяснять? — усмехнулся он. — Я давал им шанс проявить себя в хорошем свете, но вы видели, как они меня отблагодарили.

Какая-то женщина упала перед ним на колени и, прижимая к груди годовалого мальчишку, умоляюще заговорила. Тут и без перевода было понятно, что она просит пощадить хотя бы невинного ребёнка.

— Герр штурмбаннфюрер, я ни в коей мере не оспариваю ваше решение, но дети явно не являются помощниками партизан. Разрешите забрать их.

— Вы ещё не понимаете? С детей всё начинается, ради них они будут продолжать бороться. Русских миллионы, должна остаться лишь малая часть. Те, кто способен принять своё новое положение. Пусть те крысы, что сейчас от нас прячутся, увидят, к чему приводит их борьба.

Дверь в библиотеку заперли, солдаты стали бросать в стены бутылки с горючим, кто-то открыл огонь из огнемёта. Штейнбреннер смотрел, как постепенно разгорается огонь, с абсолютно бесстрастным лицом, и я в который раз поразился такой безэмоциональности. Его солдаты с мрачной радостью кричали, что их товарищи отомщены, я же с трудом держал себя в руках. Это было похоже на кошмар. Треск пламени не мог скрыть диких криков задыхающихся от дыма и страха людей, от пронзительного детского плача шёл мороз по коже. Закрытую дверь безуспешно пытались выбить изнутри, кто-то разбивал окна, но всё было бесполезно — через минуты деревянное здание оказалось схвачено огнём. Штейнбреннер говорил вроде бы правильно, ведь возможно среди этих людей и были пособники партизан, но нельзя же превращаться в монстров. Нужно было отпустить хотя бы детей. Я впервые боялся взглянуть в глаза своим солдатам. Я их командир и всегда внушал им, что нужно неукоснительно следовать уставу, а теперь стою и вместе с ними смотрю, как сжигают заживо возможно невинных людей. В тот раз в Ершово штурмбаннфюрер приказал расстрелять всех, но мы были слишком заняты предстоящим боем, а сейчас вынуждены смотреть на это беззаконие. Разве победа стоит таких жертв? И кем станем мы все, ведь после такого невозможно остаться прежними? Мы хотели вернуть величие своей стране, но такими темпами у нас скоро будет культ кровавой диктатуры.