***

Я отпил очередной глоток коньяка и отодвинул переполненную пепельницу. Это уже вторая бутылка, но мне казалось я пью воду. Облегчения спиртное не приносило. В ушах всё ещё стояли крики, а всё вокруг, даже моя одежда и волосы, казалось, насквозь пропитаны удушливым дымом. Я сидел в пустом штабе и уже который час вместо того, чтобы заниматься документами, пытался хоть немного стереть из памяти сегодняшний день. Где сейчас Штейнбреннер, я не знал и честно говоря не хотел знать. И да, сегодня я собираюсь напиться что называется в стельку, и плевать, что завтра придётся с похмелья командовать сборами. Пусть завтра не наступает ещё долго. Я не готов видеть немой укор в глазах брата и сомнения на лицах остальных парней. Сегодня я даже не смог сказать им нужных слов, хотя понимал, что первая обязанность командира — успокоить зарождающийся бунт. Завтра я повторю слова, в которые уже и сам не очень-то верю. Что мы поступаем так, как требует наш фюрер, что это всё для блага Германии. Прикроюсь привычно-знакомым: «Получив приказ, я не думаю исполнять мне его или нет. И вам не советую».

Дверь скрипнула, и я удивлённо поднял глаза. Кого это принесло на ночь глядя? Эрин молча смерила меня взглядом и прошла к своему столу. Какая необходимость сейчас рыться в бумагах? А впрочем, пусть делает, что хочет.

— Будешь? — я помахал полупустой бутылкой.

— Думаешь, поможет? — не оборачиваясь, ответила она.

— На какое-то время… да, — усмехнулся я.

— Продолжай и дальше утешаться этим, — она торопливо просматривала какие-то бумаги. — Правда не знаю, что ты будешь делать, когда протрезвеешь.

Разговаривать с её спиной уже порядком надоело, и я резко отодвинул стул. Ох ты ж… Пожалуй, я погорячился, считая, что коньяк меня не берёт.

— Прежде чем винить меня, посмотри на себя.

— Что? — наконец-то она оторвалась от этих чёртовых бумажек.

— То, — я не собираюсь сейчас выслушивать от неё обвинения. — В том, что сегодня случилось, есть доля и твоей вины.

Я не знаю, почему мне так хотелось причинить ей боль. Возможно, из-за того, что она в очередной раз бросала мне в лицо никому не нужную сейчас правду.

— Если бы ты хорошо справлялась со своей работой, ты бы убедила их сдаться и выдать чёртовых партизан, так что…

— Замолчи! — я едва успел перехватить её ладонь, которая всё-таки прошлась по моей щеке в смазанном ударе. — Не я виновата в том, что они устроили!

Ну всё, это уже переходит все границы, тем более что Эрин и не думала успокаиваться. Мне достался ещё один удар, на этот раз в плечо.

— Я ничего не могу сделать, а ты позволил ему сжечь их!

Злость и неприкрытая боль в её глазах хлестали по нервам точно оголённый провод. Я чувствовал сейчас тоже самое — яростное отрицание своей вины. Можно сколько угодно говорить себе, что мы ничего не могли сделать, но бездействие делало нас молчаливыми соучастниками.

— Тш-ш-ш, — я перехватил её руки, чувствуя, как она дрожит как натянутая струна, и осторожно обнял её, не зная, как ещё прекратить эту истерику. — Ты действительно ни в чём не виновата…

— Тогда какого чёрта ты постоянно требуешь от меня издеваться над ними? — она ухитрилась толкнуть меня.

Выпитое спиртное наконец-то дало о себе знать. Я неловко оступился и, не удержав равновесие, грохнулся на пол, естественно, заодно утащив за собой и её.

— Да пусти ты меня, — сердито пробормотала Эрин.

Я негромко рассмеялся. Картина выходила ещё та — пьяный в стельку командир вольготно развалился на полу собственного штаба. Интересно, мы с Эрин когда-нибудь придём к нормальным отношениям? Я только перестал винить себя за тот поцелуй и вот пожалуйста, ещё «лучше». Почти драка.

— Мне правда нужно объяснять почему?

Она ведь прекрасно всё понимает, хоть и каждый раз винит меня в бездействии. В армии не бывает приказов, которые ты не хочешь или не можешь выполнить.

— Нет, — она тоже не спешила вставать, лишь немного отодвинулась.

— Мы следуем своему долгу, но нарушаем при этом общепринятые законы морали, — дико хотелось курить, но так лень подниматься. — Я больше не знаю, что из этого правильно…

Я не должен произносить вслух настолько личные мысли, свои сомнения, но почему-то это сейчас казалось правильным. Я не мог сказать это Фридхельму, ведь я должен быть для него примером. Сильным, не знающим сомнений, должен вести его за собой. Я знал, что никогда не расскажу об этом ни матери, ни Чарли. Материнское сердце нужно щадить, да и представить, что нежная Чарли узнает, как выглядит изнанка войны, было невозможно.

— Каждый сам приходит к пониманию выбора, — тихо ответила она. — У тебя свои причины подчиняться приказам, как и у меня, а это значит, до конца дней придётся жить со своими демонами в душе.

— Когда мы наконец победим, всё будет по-другому, — это единственная надежда, что всё происходит сейчас не зря, что жертвы, которые мы приносим, приведут к нужной цели.

Я всё-таки попытался достать сигареты, неловко перевернув при этом бутылку, а когда докурил, понял, что Эрин ушла. Я не спеша допил остатки коньяка, чувствуя, как наконец-то сознание заволакивает отупляющим дурманом.

— Пойдём, тебя не должны увидеть в таком виде, — Фридхельм настойчиво тормошил меня.

Я нехотя разлепил глаза и позволил себя увести. Он поддерживал меня за плечи и всё время смещался так, что я не видел его лица, а я хотел посмотреть в его глаза.

— Фридхельм…

— Вот так, заходи, — он закрыл дверь и подошёл к постели, убирая покрывало. — Ты столько выпил, что спать будешь крепко и без сновидений.

Да уж, хотелось бы. Боюсь даже представить, что увижу во сне.

— Фридхельм, подожди, — обычно это он цеплялся за мою руку перед сном, когда боялся, что ему приснится ведьма, заманивающая детишек в пряничный домик. — Скажи, я действительно стал чудовищем?

Он усмехнулся знакомой усмешкой, чуть ироничной, чуть горькой, в глазах тяжело плескалась стылая вина.

— А это ты сам решай, ведь если это так, то я тоже им стал.

* * *

Прошла неделя. В суете сборов и переезда было некогда копаться в себе и размышлять о недавних событиях, но я хотел убедиться, что Фридхельм в порядке. Он всегда чувствовал всё более остро, чем я. И если сейчас плохо мне, то каково же ему?

Фридхельм сидел на крыльце с охапкой цветов на коленях, а белокурая девочка, доверчиво прильнув к нему, наблюдала, как он пытается сплести тонике стебли. В его улыбке мелькнула лёгкость. Та, которую ощущаешь наверное только в детстве, и я почувствовал, как что-то остро кольнуло. Всё-таки он так до конца и не повзрослел и раз всё ещё может так улыбаться, значит, не всё потеряно. Я с интересом присмотрелся. Значит, это её спасла Эрин? Девочка, заметив меня, вскочила. Фридхельм успокаивающе погладил её по руке и что-то сказал. Она подхватила свои цветы и зашла в дом.

— Это меня она так испугалась?

— Она вообще боится незнакомых людей, — пояснил Фридхедьм. — Надеюсь, ты не станешь читать мораль, что я не должен был забирать её?

Он что действительно считает, что я, не колеблясь, отправил бы эту девочку на смерть?

— Не стану, — я присел рядом. — Но ты же понимаешь, вам нужно оставить её. Хотя бы здесь. Пусть Эрин найдёт ей подходящую семью. Ребёнку не место на фронте.

— Она хочет убедиться, что девочка попадёт к хорошим людям, и я с ней в этом согласен, — Фридхельм достал сигареты и протянул мне пачку. — Ты хотел мне сказать только это?

— Нет, — я убрал из его волос запутавшийся цветок. — Разве я не могу просто так прийти, поболтать со своим братом?

— Конечно можешь.

Я понял, как мне не хватало этого. Видеть в родных глазах подтверждение, что мы по-прежнему близки друг для друга.

— Почему ты не играешь? — я задержался, заметив, что брат сидит на ковре перед коробкой с игрушками. — Теперь все солдатики твои.

Мне давно интереснее играть в сражения на улице с соседскими мальчишками.

— Одному неинтересно, — пожал плечами Фридхельм и вдруг попросил: — Лучше возьми меня в вашу игру.