— Конечно всё, — вздохнула Эрин. — А чего ты ожидал? Что я окажусь британской или русской шпионкой? И кстати, у твоих солдат довольно странная реакция. Он должен был озвучить свои подозрения командиру, а не пытаться шантажом развести меня на секс.

— У твоего отца тоже довольно странная реакция, — не то чтобы я ей не верил, но всё-таки на мой взгляд это перебор взять и отказаться от своей дочери.

— Странная? Разве? — нервно усмехнулась Эрин. — Послушал бы хоть раз, что вещают на партийных собраниях о расовой неполноценности и чистоте арийской крови. Как ты не понимаешь, я для него словно бракованный щенок или котёнок. Спасибо хоть не утопил. Я могу по капле отдать кровь за нашу победу и вернуться с иконостасом на кителе, но это ничего не изменит. Он навсегда вычеркнул меня из своей жизни.

Меня кольнула неуместная сейчас жалость. Примерно так же отец относился к Фридхельму, а ведь у него-то как раз безупречно-немецкая кровь. Эту историю нужно как-то замять и побыстрее, если Штейнбреннер узнает… Чёрт, я же сам придумал для него совершенно другую биографию Эрин. Стоит кому-то из парней случайно сболтнуть про её русскую бабушку, не поздоровится всем, и мне в том числе.

— И что прикажешь говорить Штейнбреннеру, когда он узнает? — я в отличие от неё не могу так вдохновлённо слагать легенды. — А он по-любому узнает.

— Я найду, что ему ответить, — Эрин поморщилась и как-то растерянно посмотрела на меня. — А вот как сказать, что я не выполнила его задание?

— Что значит, не выполнила? — я почувствовал новую беду.

— Я не смогла допросить её, потому что девушка была уже мертва, — Эрин устало потёрла виски.

— Ты уверена?

— Уверена.

Час от часа не легче. Штейнбреннер будет в ярости, ведь он рассчитывал дожать эту девчонку. И вообще получается некрасивая история и опять почему-то связанная с Эрин.

— Герр обер-лейтенант, надеюсь, хотя бы вы объясните мне, что за чертовщина происходит?

А вот и штурмбаннфюрер. Лёгок на помине. И очень зол, судя по тому, что я уже не «Вильгельм».

— Где ваш мальчишка, который был в карауле?

— Я как раз разбираюсь в том, что произошло. Его сейчас приведут.

Я отправил Кребса, чтобы он привел Хольмана, и вкратце обрисовал ситуацию. Штейнбреннер всё больше мрачнел, и то ли потому что я в любой момент боялся, что раскроется давний обман, то ли потому что опять смутно подозревал Эрин, казалось, что он буквально прожигает нас обоих взглядом.

— Для начала успокойтесь, — заметив как её пальцы слегка дрожат, он немного оттаял, плеснув в стакан немного коньяка, протянул ей. — Вам придётся ответить ещё на несколько вопросов.

Кребс привёл Хольмана. Тот, увидев меня, тут же зачастил.

— Герр обер-лейтенант, что бы эта девка ни говорила, она лжёт, она предательница, поверьте…

— Предательница говоришь? — мягко переспросил Штейнбреннер, подходя к нему ближе. — Это серьёзное обвинение, мой мальчик, и мы внимательно всё выслушаем. Ведь у тебя наверняка имеются веские доказательства её вины?

Хольман перевёл взгляд на меня и с готовностью подтвердил:

— Разве то, что её якобы отец заявил, что не знает никакой Эрин Майер, не является доказательством?

— Эрин, что вы скажете на это? — обернулся Штейнбреннер.

— Я сразу сказала, что это ошибка, Майер довольно распространённая фамилия, — она говорила вполне разумные вещи спокойно-уверенным тоном.

Общий обман делал нас соучастниками, так что я мысленно скрестил пальцы, чтобы у неё получилось убедить проницательного штурмбаннфюрера в своей невиновности.

— Да какая там ошибка? — выкрикнул Хольман. — Отец постоянно видит его на партийных собраниях, кроме того он живёт по соседству.

— Ты что-то путаешь, — серьёзно ответила Эрин и обезоруживающе улыбнулась Штейнбреннеру. — Мой отец конечно состоит в партии, но его основная деятельность сосредоточена на разработке новых сплавов для наших танков. Он недавно получил должность директора сталелитейного завода. Кроме того, разве я говорила, что живу в Берлине? У родителей чудесный дом в пригороде Мюнхена. Надеюсь когда-нибудь вы почтите нас своим присутствием. Папа будет очень рад познакомиться с вами.

Вот почему я всегда настороженно к ней относился. Если бы не знал, что это ложь, я бы тоже сейчас как Штейнбреннер развесил уши и благосклонно кивал, слушая эти бесхитростные речи.

— Ты лжёшь! — завопил Хольман.

— Я понимаю, как тебя задел мой отказ, — Эрин сокрушённо покачала головой. — Но постыдился бы повторять такую клевету перед командирами.

— Вы вот так возьмёте и поверите ей? — Хольман в отчаянии посмотрел на меня.

— А скажи-ка мне ещё вот что. Если у тебя возникли подозрения в благонадёжности фройляйн Майер, почему ты сразу не пришёл ни к обер-лейтенанту, ни ко мне? — спросил Штейнбреннер.

— Я бы конечно всё вам рассказал, — промямлил он. — Хотел… хотел немного…

— Так и говори, что думал не головой, а немного другим местом, — презрительно усмехнулся Штейнбреннер. — И тебе не пришло в голову, что ты не имел полномочий предлагать ей какие-либо сделки? Окажись она действительно предательницей, она бы запросто успела тебя застрелить и скрыться, но об этом ты конечно же не думал, да? — Штейнбреннер посмотрел на него с брезгливостью. — Впрочем, этого и следовало ожидать. Насколько я знаю, из академии тебя исключили из-за скандала, связанного с горничной.

— Я не знал, что у неё есть жених, — дрожащим голосом стал оправдываться Хольман. — А когда он подловил меня, нужно было дать себя избить?

— А то, что в Академии запрещены подобные развлечения, для тебя не указ?

— Я… готов принести извинения фройляйн Майер, — до мальчишки наконец-то дошло, что простым выговором он не отделается. — Свяжитесь с моим отцом… он…

— Я прекрасно знаю, кто он, — отрезал Штейнбреннер. — А теперь ответь мне ещё на один вопрос и учти, мальчик, от этого будет зависеть твоя дальнейшая судьба. Ты имеешь отношение к смерти этой русской?

— Ну, так неудивительно, что она подохла после пыток, — запальчиво ответил Хольман.

— Я прекрасно знаю, как надо допрашивать, чтобы человек оставался живым, пока это нужно для дела.

— Это всё она! — Хольман неожиданно развернулся, кивая на Эрин. — Строит из себя чистоплюйку, а сама довольно долго проторчала в сарае.

— Прекрати молоть чушь! — не выдержал я. — Эрин чуть ли в обморок не падает при виде пыток, а ты хочешь, чтобы мы поверили, что она убила эту девчонку?

— Это действительно нелепо звучит, — Эрин спокойно встретила пристальный взгляд Штейнбреннера. — Зачем бы я стала это делать?

— Расскажите ещё раз, как всё было, — попросил он.

— Я должна была втереться в доверие к этой девушке и решила для начала немного помочь, — медленно стала рассказывать Эрин. — Попросила Хольмана принести для неё воды, он ответил, что уже напоил её…

— Это неправда! — снова закричал он. — Ты просто зашла к ней и всё!

— Неправда? Может, это я окатила её водой вместо того, чтобы дать напиться? Как я уже говорила, я испугалась, когда поняла, что она не реагирует, пощупала пульс и, убедившись, что она мертва, вышла. Ну, а что было потом… вы знаете…

Эрин отвернулась, вполне убедительно всхлипнув. Действительно плачет? Как бы там ни было, Хольман действительно едва не изнасиловал её.

— Так ты заходил в сарай или нет? — Штейнбреннер отбросил мягкий тон, продавливая мальчишку испытывающим взглядом.

— Ну… да, принёс воды, чтоб не окочурилась раньше времени, а она плюнула в мою сторону, вот я и разозлился.

— Продолжай.

— Да не бил я её, только водой окатил, — а глаза-то у него бегают, неужели врёт?

— Подумай ещё раз. Я последний раз предлагаю тебе сказать правду, потом даже твой отец не спасёт тебя.

— Пощёчину дал, и пару раз пнул, — нехотя добавил Хольман. — Но от этого подохнуть она не могла…

— Достаточно! — штурмбаннфюрер обернулся ко мне. — Уберите его отсюда!

Кребс словно ждал моих указаний — видно далеко не отходил. Также я заметил Фридхельма. Скорее всего он уже в курсе, что произошло. Глядя, как Кребс уводит Хольмана, я чувствовал облегчение, что виновна оказалась не Эрин, но что-то всё же не давало мне покоя. Возможно то, с какой лёгкостью она меняла личины, если того требовали обстоятельства. Возможно то, что по-прежнему остро реагировала на любую жестокость, которую проявляли к русским. Что это? Обычная женская мягкосердечность, или она сочувствует им, потому что в её венах течёт такая же кровь?