— Заходи уж.

Я убедилась, что не ошиблась. На пороге стоял Фридхельм. Ты смотри, уже даже и разделся.

— Ты опять забыла закрыть дверь? — улыбнулся он.

А смысл? Хлипкий деревянный шпингалет при большом желании можно вышибить на раз-два. Да и вряд ли ко мне посмел бы кто внаглую сунуться, зная, что потом влетит по полной от командира.

— Ну, так пользуйся такой удачей, — я старалась не думать о том, что опять выгляжу на троечку — красная, как помидорка, мокрые взъерошенные волосы…

Фридхельм медленно подошёл, опустился рядом, осторожно погладил по щеке. После стольких месяцев вынужденного воздержания я особо не рассчитывала на долгие прелюдии, но этот почти невинный жест меня удивил и даже растрогал.

— Я так скучал по тебе, — ласковый шёпот дрожью проходит по коже.

Не одному тебе пришлось тяжко. Я притянула его ближе, чувствуя лёгкие нежные поцелуи на губах, щеках, подбородке. От него пахло знакомым запахом разгорячённого тела, мыла и одеколона. Я могла бы сидеть вот так бесконечно, просто смотреть в его глаза, которые постепенно темнели от возбуждения, чувствовать его руки. Меня вело от его близости, от поцелуев, от знакомого шума дыхания — от всего, чего так долго была лишена.

Обнимаю его за шею одной рукой, а пальцы другой запускаю в волосы на его затылке, прижимая его к себе сильнее. От прикосновений холодных пальцев к моему животу по телу бегут мурашки. Хочется вжаться ещё ближе, слиться с ним. Фридхельм целовал шею, плечи, грудь, живот — всю меня хаотично и жадно. Даже не верится, что мы наконец-то вдвоём. Что сладкие, томные поцелуи и его ласкающие руки… Это правда происходит, здесь и сейчас. Тягучее, тянущее ощущение постепенно охватывает всё тело. Хочу уже быстрее перейти к главному блюду и осторожно выворачиваюсь, приподнимаясь, чтобы пересесть на его колени. Интересно он будет очень шокирован инициативой, проявленной вчерашней девственницей? На свой страх и риск опускаю руку между нашими телами, провожу рукой по его животу. Сжимаю пальцы, слегка поглаживая разгорячённую твёрдую плоть.

— Рени, — хриплым шёпотом выдыхает он и впивается губами в мою шею. — Что ты делаешь?

— Занимаюсь с тобой любовью, — ускоряю выверенные движения. — Тебе разве не нравится?

Фридхельм вздрагивает, и губы на моей шее заменяют зубы. Не очень больно, но ощутимо. Теперь уже моя очередь дергаться, на что он тут же вжимается в меня с новой силой. От касаний кожи о кожу по телу проходит новая волна возбуждения. Легонько касаюсь губами разгоряченной кожи оставляя короткие ласковые поцелуи. В ответ подставляется, позволяет вести, и лишь водит ладонями по моей спине и пояснице. Первый порыв неудержимой страсти проходит, и его заменяет нахлынувшая нежность. Странное ощущение, что где-то в груди забыли надутый гелием шарик. Такую же бережную нежность я вижу в его глазах. Она перекрывает даже периодически вспыхивающую в них страсть. Я наклоняюсь к нему, затягивая в чувственный неторопливый поцелуй, слыша, как стучит моё сердце. Наслаждаюсь ощущением рельфеных мышц и горячей кожи под моими пальцами и растворяюсь не в ощущениях, но в человеке, лежащем передо мной. В человеке, который, смотрит на меня вот так. Опускаюсь, пропуская его плоть до дрожи медленно, чувствуя как он сжимает мои бёдра. Фридхельм не сдерживает стона, когда я начинаю размеренные плавные движения, накрывает ладонями мою грудь поглаживая соски. Чем хорош секс с тем, кого ты любишь? Тем, что каждый раз как будто первый и каждое касание вызывает в тебе бурю эмоций как в первый раз. Такой же трепетный и неповторимый. А главное, как бы ни были вы физически близки, этой близости всегда мало.

Фридхельм зарывается рукой в мои волосы, притягивает к себе, заглушая губами рваный стон, опускается ниже обводя контур будущего засоса на шее. Отстраняюсь, заглядывая в его лицо, чтобы увидеть отражение своего желания. Он аккуратно сдвигает меня и переворачивается, нависая сверху, двигается быстрыми толчками. Напрягаю мышцы, сжимаясь вокруг него, и он прерывисто выдыхает, снова находя мои губы. Прикрываю глаза и сосредотачиваюсь лишь на том, чтобы чувствовать. Не стремительно приближающуюся разрядку, а его. Губы. Ладони. Его всего. Рядом. Кончиками пальцев касаюсь его шеи, чувствуя, как бьётся пульс в венах быстрый, сумасшедший. Оргазм накрывает почти одновременно, рассыпаясь по телу огненными искрами наслаждения. Мы замираем глаза в глаза, пережидая пока дыхание не выровняется.

— Не хочу тебя никуда отпускать, — он нежно провёл ладонью по моему плечу, и от этого мимолётного прикосновения под кожей снова разбегаются мурашки.

— А я не хочу никуда уходить, — расслабленно улыбаюсь, чувствуя, как его губы скользят по разгорячённой, чувствительной коже.

— Так непривычно возвращаться в казарму, зная, что увижу тебя только утром.

Фридхельм неохотно отстранился. Мы вот уже наверное с полчаса не могли распрощаться, стоя у заборчика.

— Парни тоже по тебе скучают.

— Ага, давайте и после войны где-нибудь поселимся этакой дружной общагой, — усмехнулась я.

— Я сказал Вильгельму, что хочу съехать из казармы, так он такое мне устроил, — помрачнел он. — Опять прочёл лекцию, что нельзя мешать свой долг и личную жизнь. Говорю же, нам надо пожениться, видеться урывками просто невыносимо.

— Петровна, а постоялица твоя где? — никак у моей хозяюшки гости?

— Ну её, эту лярву, — отозвалась Марина. — С утра умотала в штаб ихний. Пойдём в сарай, я ж тебе яиц обещала дать.

Тётки наткнулись на нас и, скорчив презрительные мины, протопали мимо.

— Ты гляди, явилась с фрицем под ручку, — хмыкнула соседка. — Всё милуются, сволочи бесстыжие, — прошипела Марина.

— Ты не боишься, что она немцам нажалуется? — вдруг вспомнила об элементарной осторожности тётка.

— А мне плевать, — нарочно громко, чтобы я слышала, ответила Марина. — К тому же она, хоть и мнит себя фрау, из наших. У нас летом уже были ихние фрицы, и один вроде понимал по-нашему, но по говору слышно было, что псина басурамнская, а эта вон как чисто говорит.

— Получается, она из перебежчиц?

— А то, продалась небось за тушёнку и чулки.

Поганое чувство, когда тебя поливают дерьмом, а тебе собственно нечего и возразить на это.

— О чём они говорят? — нахмурился Фридхельм, проводив глазами эту парочку сплетниц.

— Не обращай внимания, — я отвела глаза. — Сам подумай, каково им постоянно натыкаться на солдат.

— Нет, я так понял, они ополчились на тебя, — взгляд Фридхельма стал жёстче. — Они думают, что ты русская?

Его уровня языка вполне хватало, чтобы понять основной смысл этих злобных перешёптываний, поэтому я неохотно кивнула.

— Для немки я слишком чисто говорю на русском. Не будешь же объяснять всем, что я с детства говорила на нем с няней и бабушкой.

— Они не смеют о тебе не то что плохо говорить, а даже косо смотреть, — заметив, что Марина выруливает из сарая, Фридхельм напрягся.

— Оставь её, — я сжала его плечо. — Они имеют право ненавидеть нас. От того, что ты пригрозишь, её отношение не изменится.

— Разве тебя можно ненавидеть? — проводив их неприязненным взглядом, он повернулся ко мне. — Ты же постоянно кому-то из них помогаешь.

— Какое там помогаю? — я не сдержала горькой усмешки. — Всего лишь пытаюсь оставаться человеком. И то, как видишь, получается хреново. Будь я по-настоящему хорошим человеком, я бы не стояла сейчас здесь, а боролась с тираном у власти. Фридхельм, нас ненавидит пол-мира, и с этим надо как-то научиться жить.

В его глазах калейдоскопом мелькали боль, гнев, раскаяние. Он склонился ко мне, требовательно удерживая мой взгляд, обхватив мои плечи в неосознанно-крепкой, почти до боли хватке:

— Никогда не смей винить себя. Все грехи на тех, кто развязывает эти войны и стравливает друг с другом народы.

Я смотрела в его глаза и видела абсолютное доверие, которое отозвалось внутри уже привычной болью. Он верит мне как и всегда, не задумываясь даже, что тётки вполне возможно говорят правду. Верит, не имея для этого никаких оснований, ведь я уже столько раз проебалась. А я предала его давным-давно, скрыв правду и ежедневно добавляя новых пластов лжи, и исправить это уже невозможно. Точно также, как и то, что я сознательно отказалась от собственной страны. Но разве любовь не обнуляет наши грехи? Я всего лишь хочу быть рядом, хочу, что бы эта чёртова война быстрее кончилась. Хотя как бы ей кончиться, если всё уже расписано в небесной канцелярии? Изменить историю я не могу, но могу сделать всё, чтобы наша с ним история не закончилась по сценарию шексировской трагедии.