— Обождите немного, девчата, — суетливо подскочил Михей. — Посидим трошки и дальше пойдём.

Что-то не нравится мне, как у него глазки бегают. Вот же хрень, я уже не знаю кому верить. Они тоже можно сказать отступники, вряд ли сдадут меня с рук на руки особистам, так ведь?

— Нельзя нам задерживаться, — вздохнула Нина, но всё же присела рядом с ним. Пётр достал из мешка топор и невозмутимо начал кромсать здоровенное бревно.

— Вы что ещё и костёр распалить решили?

Ну да, давайте устроим дружеские посиделки, может, ещё зайца какого подстрелим на шашлык. Действительно куда торопиться?

— Не волнуйся, мы тебя проводим, — игнорируя мой вопрос, он продолжал махать топором.

Я только сейчас заметила, что уже наступил рассвет, и пожалела, что не избавилась по-тихому от военника. Почему-то не хотелось, чтобы эти товарищи видели, куда я его зашвырну. Ну ничего, ещё успею, главное не попадаться с этой книжицей красноармейцам, иначе точно линчуют. Я перехватила взгляды которыми обменялись Пётр и Михей и почувствовала, как сердце нервно заколотилось в груди. Неспроста они тут торчат, а Михей так вообще по-моему нам заговаривает зубы своими байками. На одних инстинктах я подскочила, рванувшись в сторону. Михей налетел на меня, сбивая с ног, и крикнул:

— Тащи верёвку, я её долго не удержу.

В шоке от такой рокировки я орала дурниной, не задумываясь, что вопли могут привлечь немцев. Нина слаженно голосила со мной в унисон:

— Что вы делаете?

— Не лезь, — оттолкнул её Пётр.

— Да пусти меня, псих!

От мысли, что моё чудесное спасение накрывается медным тазом, я озверела. Пиналась, кусалась и царапалась, в отчаянии понимая, что как ни изворачивайся, смерть настойчиво бродит постоянно где-то рядом. Я не для того сдохла и всё потеряла, чтобы сгинуть здесь. Раз уж кто-то подарил мне вторую жизнь, так просто я с ней не расстанусь!

— Что я вам сделала?

Мне почти удалось вырваться. Михей похоже испугался такого отпора, но с двумя мужиками мне не справиться. Пётр тяжело навалился, скрутив мне руки.

— Вяжи, — выдохнул он, продолжая меня удерживать.

Я по-прежнему брыкалась что есть силы. Сомнений в том, что меня сейчас убьют больше не было. Если бы хотели сдать особистам, могли бы подыграть и спокойненько довести до Москвы. У Михея дрожали руки, но это не помешало ему накрепко затянуть узлы.

— Ты донесла на мою жену! — Пётр грубо дёрнул меня за плечо, поднимая из сугроба. — Из-за тебя её жгли из огнемётов и пытали эти мрази! Я их всех выловлю и уничтожу. И ты тоже ответишь за смерть Любы.

— Я не выдавала её.

Он протащил меня к бревну и грубо толкнул в снег. Блядь, что они задумали? Накинув на толстый сук верёвку, Пётр затягивал на втором конце петлю. Михей подтащил несколько толстых наскоро порубанных деревяшек. Они что собираются повесить меня?

— Ты крутилась вместе с тем немцем и каким-то образом пронюхала про раненого, — в светлых глазах не было даже ненависти — лишь холодная пустота.

Такой взгляд бывает у тех, кому нечего терять, кто до конца идёт к своей цели. Ни переубедить, ни разжалобить его не получится. Ещё неизвестно кто хуже — ярый патриот или вот такой волк-одиночка, которого ведёт месть за любимую женщину.

— Я пыталась предупредить её, чтобы получше его спрятала, — попробую хоть немного достучаться. — Если бы я хотела её выдать, я бы сразу сказала солдатам, чтобы проверили сарай.

Логично же? Я вспомнила, как Конрад говорил, что её выдал кто-то из местных.

— Её могли выдать соседи, — продолжала я свою оправдательную речёвку.

— Пётр Васильевич, она говорит правду, — отважно заявила Нина. — Не может она быть настолько подлой, ведь мне и Наде она помогла и не раз.

— Она вместе с этими тварями стояла и смотрела, как издевались над Любой, — жёстко отрезал Пётр. — Значит, умрёт так же, как и эти псины.

— Их ты застрелил, а мне что пули жалко? — не выдержала я.

Помирать конечно страшно в любом случае, но почему-то мне кажется, что от пули было бы быстрее. Не внушает мне доверия эта хлипкая самодельная конструкция. Да и вряд ли у деревенских мужиков рука набита правильно вешать людей. С моей-то везучестью чувствую, быстро я не отмучаюсь. Буду хрипеть и болтаться, растягивая агонию.

— Предатели не заслуживают пули, — он грубо сдёрнул с меня шарф и рванул пуговицы шинели, распахивая ворот. — Твои друзья так любят вешать наших парней и девчат, вот пусть теперь и на тебя любуются.

— Пётр Васильевич, ну так же нельзя, — Нина бросилась ко мне, нашаривая пальцами узлы верёвки, пытаясь развязать её. — Даже если она и виновна в пособничестве фашистам, пусть её судят как полагается. А это самое настоящее убийство. И чем мы тогда лучше немцев?

— Отойди, дура, — он грубо отодвинул девушку. — Толку мне с того что её отправят в Сибирь шпалы таскать?

Ну всё. На этот раз точно можно прощаться с жизнью. Убежать или отбиться я не смогу. Звать на помощь бесполезно, да и некого. После моего побега немцы разве что прикопать мой хладный труп помогут. Просить же этого поехавшего кукухой от горя мужика не убивать меня тоже бесполезно. Я старалась думать, что может быть моя смерть в этом мире вернёт всё как-то обратно. Ну, а вдруг я очнусь в больнице, и окажется, что это была кома? Помнится, ещё фильм такой замороченный был. Люди проживали неотличимые от реальности жизни, пока валялись на койках, опутанные трубочками и проводочками. Сердце царапнула тоской. Только сейчас я осознала, что больше никогда не увижу Фридхельма.

— Можно я заберу это? — я заметила, как Михей примеривается к моему ранцу.

— Совсем совести нет? — не выдержала Нина. — Как так можно? Устроили самосуд, так ещё и вещами её разжиться хочешь.

— Хочешь, бери, но если немцы найдут у тебя её пожитки, не поздоровится, — равнодушно предупредил Пётр.

Михей закивал:

— Да я только самое нужное возьму, её шмотки мне без надобности.

Пётр подтолкнул меня к шаткой конструкции из пары пеньков и накинул петлю на шею, туго затягивая. Мне уже даже не было страшно. В такие мгновения приходит осознание, что все мы смертны и что этот рубеж просто нужно перейти. Куда больше я боялась пыток и допросов Штейнбреннера, а сейчас всё закончится намного быстрее. Пётр подхватил меня под мышки и поставил на импровизированный помост.

— Арина… — голос Нины предательски дрожал. — Мне жаль… Я могу… могу написать твоей семье…

Что ж благородный порыв, ведь будь у меня родные было бы жестоко заставлять их годами надеяться, что их дочь жива.

— Некому писать.

Я скользнула взглядом по Михею, который уже вовсю копался в моём ранце. Сто пудово на Любу настучал этот крысёныш. Знаю я такой типаж. И для немцев хочет выслужиться, и —мало ли как всё пойдёт — своим хорошим быть. Почти как я.

— Ты держись подальше от Михея. Любу сдал скорее всего он и тебе ещё после войны припомнит эти вечеринки в его хате.

— Всё сказала? — как я и ожидала, для Пётра мои слова не имели никакого значения.

Несмотря на всю браваду сохранять спокойствие, когда верёвка туго затягивается на твоём горле, было трудновато. Я закрыла глаза. Во-первых, нет большого желания смотреть, как они на меня пялятся, а во-вторых, скорее всего от удушья глаза у меня в прямом смысле на лоб полезут. Неохота мне совсем уж пугалом висеть незнамо сколько. Помнится, когда-то я слышала, что в минуту твоей смерти всё вокруг затихает. Это уже оно, да?

Тишину разорвал звук выстрела. И ещё. И ещё. Пётр ничком упал на снег, потянулся за ружьём. Михей, быстро смекнув, с какой стороны стреляют, схватил Нину и, прикрываясь ей, бросился за дерево. Далеко впрочем не убежал. Я увидела, как они оба тяжело рухнули на снег. Я всмотрелась вперёд, увидев уже знакомую немецкую форму. Чёрт, солнце светит прямо в глаза, ни хрена не видно кто это. Винтер или Штейнбреннер? У меня сейчас была другая задача — удержаться на шаткой конструкции из пеньков.