— Стреляйте, — не выдержал тишины Санчес. — Чего вы ждете?

Пристав не шелохнулся. Ни один мускул не дрогнул. Только поинтересовался с неожиданно прорезавшейся язвительностью:

— Как же это вы хотите, чтобы я стрелял в живого человека? Я вас не узнаю, господин борзописец.

— Мать вашу за ногу, — только и выдавил Санчес.

Ниро повернулся к журналисту с ехидной улыбкой. Старик воздел руку с кинжалом и с воплем «Велика мати» обрушил острие вниз. Журналист побелел, как простыня, лицо перекосило судорогой, в глазах метнулась боль. Он уже видел, как острое лезвие разрывает грудь ребенка, впиваясь в сердце…

Грохнул выстрел. Старика отшвырнуло в сторону, он повалился на землю и затих.

Санчес выдохнул. Внутри все трепетало.

— Что, господин бумагомарака, никак, испугались? — поддел пристав.

— Негодяй, — бессильно прошептал журналист, а вслух сказал: «Разве с таким шутят?!»

— А вы решили вспомнить о морали? Давайте-давайте. Еще вспомните про права магов.

Ниро убрал пистоль и пошел к костру.

— Причем здесь права магов? Это преступник.

— Они все преступники, — буркнул пристав, переворачивая старика с живота на спину.

Плечо старого чародея кровоточило. Поперек лба тянулась здоровенная, рассеченная до крови посередине шишка.

— Башкой треснулся, зараза, — прокомментировал пристав. — Теперь и этого на хребте тащить.

— Так вы его не убили?

— А что вас так удивляет, господин журналист? Я же не убийца. Пусть его судят и отправляют на острова.

Санчес поднял выпавший из старческих пальцев кинжал и резал веревки, которыми было привязано бесчувственное детское тело.

— В Утанаве вы рассуждали по-другому.

— В Утанаве я стрелял в мертвых. Магов я отправил в столицу.

— После пыток.

— Допросив. Я допрашивал преступников.

Последняя веревка поддалась настойчивости журналиста. Освободив девчонку от веревок, Санчес снял куртку, расстелил возле колоды и поднял девочку. Тело оказалось совершенно невесомым и безвольным. Он осторожно опустил девчушку на расстеленную куртку, запахнул разодранное платье, а следом и полы куртки.

— Вам не кажется, что между двумя молодыми глупыми мальчишками и старым маньяком-маразматиком значительная разница? А у вас все преступники.

— Не кажется, — отозвался Ниро. — Была бы моя воля, я бы всех, кто имеет магические способности, сразу ссылал на острова. Родился магом? Отправляйся в резервацию. Все равно ничего хорошего не вырастет.

Санчес зло посмотрел на пристава.

— У вас, между прочим, тоже есть магические способности.

— Я — другое дело. Я страж закона.

— Это было ясно с младенчества?

— Знаете что, Санчес? Идите к демонам, — разозлился Ниро. — Вот все-таки гадская у вас натура. Вашу толстокожесть не пробьешь ничем, а вы даже совершенно спокойного человека выведете из себя.

— А вы достали со своим магоненавистничеством.

— А кто орал «стреляйте»?

— Я в преступника стрелять просил. В убийцу. Или вы считаете, что все маги убийцы? А среди обычных людей убийц нет вовсе?

— Я этого не говорил.

Санчес поднял завернутую в куртку девчонку, осторожно взял на руки.

— Вы лучше вовсе молчите, — сказал сердито. — Вы когда язык за зубами держите, умнее выглядите. Берите старика и идем к машине.

Ниро опешил от такого поворота, потом хохотнул натянуто. Хлопнул ладонью о ладонь.

— Ха! Хорошо вы устроились, господин писака. Почему это я должен тащить этого урода?

— Потому что кто-то должен его тащить, — нагло улыбнулся журналист. — А у меня уже руки заняты.

И журналист удивительно смело зашагал обратно к мобилю через лес. Ниро опустился на землю, подобрал обрезанные веревки и кое-как перетянул старику руки за спиной. Затем оторвал кусок стариковской рубахи и перебинтовал плечо колдуна. А то еще, не ровен час, кровью истечет прежде времени.

Лес молчал. Даже шагов Санчеса не было слышно. Видимо, уже добрался до мобиля.

— Видел бы меня сейчас капитан, — проворчал Ниро и, тяжело вскинув на плечо бесчувственного сумасшедшего чародея, потопал обратно.

Капитан Жорж Деранс собирался домой не меньше получаса. Не только в этот день. Всегда. Прежде чем покинуть кабинет, он садился за стол и по порядку, шаг за шагом восстанавливал в памяти весь день, все события, вспоминая, не забыл ли что-то доделать. Если какое-то дело было запланировано на сегодня, или могло быть сделано сегодня, его ни в коем случае нельзя было оставлять на завтра. Даже самое незначительное дельце. Стоило что-то отложить на потом, как оно забывалось и всплывало немного погодя лишними проблемами. Потому Деранс предпочитал посидеть лишние полчаса в кабинете после рабочего дня, подумать. Его даме подобная привычка, как ни странно, нравилась. Впрочем, делиться этим с капитаном она не хотела, а потому тихонько притулилась в уголочке и разглядывала скудную обстановку кабинета. Сам Жорж вписывался в нее как нельзя лучше. Строгий, неподвижный, аскетичный, он сидел со стеклянным, направленным внутрь себя взглядом и напоминал куклу. Из тех старинных игрушек, каких теперь не делают.

Поймав себя на подобном сравнении, женщина отдалась ностальгии, припоминая доставшуюся еще от бабушки куклу. Она не была заводной, у нее не было своего голоса. Она не шевелилась сама по себе, подчиняясь работе механизма или магии крохотного движителя. Теперь таких игрушек не делают. Детям нравится, когда кукла говорит или шевелится. Маленьким детям. А после они вырастают и привыкают к этому искусственному шевелению. Простая тряпичная с фарфоровой головкой кукла бабушки будила воображение. С ней можно было играть, как хотелось. Она двигалась не сама, но так, как было угодно ее хозяйке. Она молчала, но в голове у маленькой Маргарет звучал голос. Такой, как ей хотелось, воображаемый, но живой, а не искусственный.

Женщина поглядела на Деранса. Все чаще, особенно глядя на любовника, она думала, что люди вокруг ничем не отличаются от кукол. Говорить об этом вслух Маргарет не могла, это было бы безрассудством. Но мысль никуда не уходила, прочно засев в голове.

Большинство этих кукол были заводными. И это злило. Муж был таким. И это злило вдвойне. А вот любовник напоминал старую бабушкину куклу с фарфоровой головой и тряпичным телом. Не в том плане, что капитан был податлив и позволял собой манипулировать. Нет, совсем наоборот. Но он был свободен от механизма, который заставлял двигаться другие куклы. И это нравилось.

Впервые Маргарет увидела капитана два года назад. И поразилась. Потом она пару раз видела его вместе с мужем. Затем однажды они встретились без мужа, и Маргарет поняла, что вся ее жизнь до встречи с Жоржем была пустой и механической, как люди-куклы вокруг. С ним все было по-другому. С ним она забыла про долгий брак, про детей, про все на свете. Сперва пугалась мысли, что любит его, пыталась убедить себя в том, что любит мужа. Но муж вечно пропадал на работе. Муж мог сутками не приходить домой. И не потому, что для этого были какие-то веские причины. Нет, его не уволили бы за то, что он вернулся бы с работы вовремя. Его не поощряли за то, что он просиживает там сутки напролет. Просто так было нужно. Нужно тому механизму, которому подчинялись все куколки вокруг. Маргарет и сама подчинялась этому механизму. И не думала о том, что может быть иначе. Но появился Деранс и все перевернулось.

Деранс никогда не задерживался. Он был волен делать все, что ему заблагорассудится. Он не подчинялся. То есть у капитана тоже было начальство, которому он отчитывался, он так же вертелся в общем механизме, но был самостоятелен. Сосуществовал с механизмом на равных, а не подчиняя ему всю свою жизнь. Иными словами — старинная бабушкина кукла без механизма внутри, заставляющего делать, что предписано. Муж все больше пропадал, капитан все чаще был рядом. Она пыталась объяснить себе, что поступает неправильно, что это нечестно по отношению к мужу, но мужа не было рядом, чтобы подтвердить ее мысли, а Деранс своим существованием отвергал эти мысли, как факт. Наконец она перестала корить себя за измену, а после и вовсе призналась себе, что не любит мужа, а любит его начальника. А еще месяц спустя призналась в этом самому Дерансу.