Только бармен по-прежнему сохранял спокойствие.

Хлопнула дверь, закрывшись за последним громилой. Пантор выдохнул и опустил руку. Молнии сами собой испарились, растворяясь в воздухе. Руку жгло и покалывало с непривычки.

— А ты силен, Пантюха, — подошел к нему Винсент. — Эдак запросто магией…

— Я ей не воспользовался, — ответил Пантор.

Голос сорвался на хрип. Опасность отступила, а вместе с ней и невесть откуда взявшаяся решимость. Его трясло.

— Я ей не воспользовался, — повторил Пантор, будто убеждая самого себя.

— Слава богам, — отозвался один из одинаковых с виду молодых магов. — А то бы сюда уже набежали представители власти.

Он подошел ближе и протянул руку, Пантор ответил на рукопожатие.

— Я Мартин, — представился маг. — А брата зовут Лорка.

Он обернулся к своему брату-близнецу, тот сидел на полу возле дверей и разглядывал магическую книгу. Пантор вздрогнул. В горячке драки он и не заметил, как обронил книгу, прихваченную из мастерской Мессера.

Лорка поймал на себе чужое внимание, поднялся с пола и подошел, крепко держа находку. На Пантора он поглядел с лукавой ухмылкой.

— Я смотрю, «неординарная» магия для тебя не в новинку.

— Не понимаю, о чем вы, — выдохнул Пантор.

Ситуация складывалась препаршивая. Признать, что книга его, значило объявить себя вне закона. Сказать, что это не он обронил и вообще в первый раз видит предмет, было бы разумно. Но тогда книга Мессера потерялась бы для него навсегда.

Пантор перевел взгляд с улыбающегося Лорки на Мартина, который скалился теперь, словно отражение брата. Взгляд побежал дальше, уткнулся в Винсента. Тот пожал плечами:

— А я чего?

— Чего? — рыкнул Пантор, чувствуя, что нашел на кого сорвать зло.

— Я вообще ничего, — принялся оправдываться Винс. — Они сели, говорят: «давай выпьем». А мне что, отказываться? Да вот еще! Выпили, стали говорить.

— Конечно, — фыркнул Пантор.

— А тут еще и девчонки за соседним столиком. Ну, мы и поспорили на пинту пива, что я с ними познакомлюсь.

Пантор повернулся к магам-близнецам. Мартин кивнул.

— Не врет. Так и было.

— Познакомился? — хмуро поинтересовался ученик Мессера.

— А как же! — расплылся в самодовольной улыбке рыжий приятель. — Они уже наши были со всеми потрохами. Я уж и комнату заказал, и… И тут эти нарисовались. А следом и ты прибежал со своей «неординарной» магией.

— Заткнись, — прошипел сквозь зубы Пантор.

— Да ладно, — хлопнул его по плечу Мартин. — Не в столице. Здесь магов уважают и боятся.

— Я видел, — Пантора отчего-то потянуло на ядовитые замечания. — Особенно уважают. Так и норовят по башке настучать. От большого уважения.

Винсент поднял стул и присел за столик. Лорка плюхнулся рядом с рыжим.

— По башке здесь все друг другу настучать норовят, — вклинился он в разговор. — Это потому что жизнь скучная. Всех развлечений — нажраться и подраться. А уважение есть. Это ты зря. Вот ты засветился с магией, а стучать на тебя никто не побежит. У нас это не принято. Вот если б запустил заклинание и засветился бы для магов из отдела контроля, тогда да. Хотя они тут тоже сквозь пальцы на все смотрят.

— Это правда, — кивнул Мартин. — Возле Вероллы построже. В столице вообще сплошные доносчики. А чем дальше от столицы, тем свободнее. Мы потому здесь и осели, что можно значительно больше и без лицензии. А если с лицензией, так и вообще почти все что угодно. Садись, в ногах правды нет.

Пантор подошел к столу и бессильно рухнул на стул, понимая, что в ногах нет не только правды, но и сил не осталось. Рядом уселся Мартин.

Подбежал бармен, верткий и пронырливый, как скользкая рыба. Быстро смел со стола останки былого пиршества, что устроили другие клиенты. На беглый взгляд Пантора среагировал мгновенным:

— Чего изволите?

— Мяса, — буркнул ученик мага, чувствуя собачий голод. — А еще свежих овощей, сыра и вина.

Бармен кивнул и подпихнул бумажку.

— Это довесок к счету, — пояснил он. — За разбитую посуду и поломанную мебель.

Пантор скосился на счет и пришел в искреннее удивление.

— Это все?

— Остальное за счет ушедших, — пояснил бармен, и смущенно добавил: — Их я знаю, они заплатят. А вы чужаки, так что давайте сразу. Мало ли…

Заведение, в котором их застала ночь, стояло прямо у дороги и называлось «Вдали от жен». Название говорило само за себя. Санчеса оно раззадорило на ухмылки и сальные шуточки, Ниро же крепко напрягся. И хотя жене вдали от нее он был так же верен, как и находясь рядом с ней, само пребывание в подобном заведении выводило из состояния равновесия.

Между тем заведение оказалось вполне приличным. Номера вылизаны до блеска, обстановка вполне достойная. Даже утренние газеты лежали на журнальном столике уже с вечера. Ниро прошел в номер и первым делом засел именно за прессу. Поверх увесистой стопки лежали популярнейшие в ОТК «Огни Вероллы». На первой полосе красовалось новое разоблачение от Санчеса О'Гира. Ниро поморщился, отбросил газету.

— Как это у вас получается? — полюбопытствовал он.

Санчес поглядел на спутника с удивлением. Мало того, что тот отвлек от изучения непомерно здоровой кровати, что занимала большую часть комнаты, так еще и беспричинно отвлек.

— Вы о чем?

— Об этом, — пристав потрепал газету. — Вас же в городе нет. Откуда свежий материал?

— Нашли о чем заботиться, — отмахнулся журналист. — Я обеспечил редакцию своими свежими материалами на полгода вперед.

— А как же актуальность? — подивился пристав. — Не теряется?

— Актуальность чего-то бойкого не потеряется в вашем болоте и через два года, — объяснил Санчес. — А я даю интересный материал. Жесткий, яркий, можно сказать революционный.

Журналист плюхнулся на кровать прямо поверх шелкового покрывала. Не снимая ботинок.

— Вы, значит, революционер? — брезгливо поглядел на ботинки журналиста Ниро.

— Что вы, революционером в наши дни быть опасно. Нет, я скорее шут. А шуту разрешено говорить правду. Грань дозволенного, пристав, грань дозволенного.

— А вы знаете, что это такое? — Ниро все так же сверлил взглядом грязные журналистские башмаки на свежезастеленной кровати и их вид не вызывал у него ничего, кроме раздражения.

— Бросьте, — вполне серьезно сказал Санчес. — Я работаю на грани, но я никогда не переступаю ее. Я знаю, за что меня любят, я знаю, за что меня терпят. Знаю черту, за которой терпение лопается, и никогда ее не переступлю. Любой эпатаж должен иметь свои границы. И никакой эпатаж не стоит того, чтобы я рисковал ради него своей шкурой.

— А как же идеи? Идеалы? Ценности, наконец?

— Идеалы и идеи такой же товар, как и все прочее, — журналист повернулся на бок, подпер щеку ладонью и отклячил бедро, умышленно или нет, но напоминая девушку легкого поведения. — Главное, правильно преподнести и подороже продать, ну или продаться. Нет, бывают искренние, которые свои идеалы пихают в то, что пишется в угоду тенденциям, власти, цензуре, читателю. Но даже если они двигают светлую идею, она все равно работает на систему. А если она идет вразрез с системой, то система его уничтожает. Лояльный автор — почет и стабильная работа, революционер — ссылка и нищета.

— Слышали бы вас сейчас ваши читатели.

— Плевать я хотел на этих читателей, — фыркнул Санчес. — Пока мои статьи — товар, и товар продающийся, мне начхать на каждого гребаного покупателя. Где сердитое бурчание, там скандал, а любой скандал привлекает внимание.

Ниро брезгливо поморщился. Он всегда подозревал, что журналисты люди без чести и совести, но чтобы настолько…

— Но есть для вас хоть что-то святое?

— Конечно, — ухмыльнулся Санчес. — Тот, кто меня продает. Тот, кто меня печатает. Без них я — никто. А те, которые читают… да им все, что угодно впарить можно. Если я начну писать про то, как с неба спустились боги и устроили потасовку в городском парке, это будут читать. Найдутся, конечно, те, кто возмутится, но и они прочитают. Если я начну писать с нарочитыми ошибками, куча борцов за чистоту языка предаст меня анафеме, а еще куча кретинов станут подражать моему гениальному слогу. И при этом те и другие будут меня читать. Они никуда не денутся, покуда мой редактор предлагает им к завтраку меня под кофе, овсянку и жареные яйца. Да если я открыто назову их всех идиотами с первой полосы, они все равно будут меня читать. Более того, большая часть их примет это с восторгом.