— Важно, молодец, очень важно, — проговорила она, вновь превращаясь в золотую стерву, при этом, даже останавливаясь и хватая Кайсая, чтоб тот тоже остановился и пристально, с некой злобой во взгляде, смотря на молодого бердника.

Кайсай вопросительно смотрел на неё, в ожидании объяснений. Девы сопровождения, так же нагнав их остановились, чуть поодаль.

— В Тереме, — начала она, — все мужланы под Славой живут и по-другому, никак нельзя. Всё население Святого места — безобидные девочки, которые кроме кухонного ножа, оружия, даже не видели, не то что держали его в руках. Поэтому, чтоб их «яйценосы» и не думали обидеть, всех вас, двухголовых, делают влюблёнными и ласковыми, счастливыми и безопасными, — тут она, понизив голос, заговорила ещё жёстче, интонацией напомнив злую Райс, — я предупреждаю тебя, волчара ты зубастый, если вздумаешь этих зайчих обижать, а тем более резать, я со всеми волчицами, с тобой в бой вступлю на смерть.

Кайсай даже опешил от такого неожиданного поворота инструктажа, но взглянув в её бездонные глаза, блеснувшие слезой обиды, сразу понял, что Золотце не шутит и всерьёз опасается подобного расклада событий.

— Хорошо, — примирительно заговорил он, — если они такие безобидные, я не буду никого резать, слово даю, только я до сих пор в толк не возьму, на кой меня туда везут? Ты же знаешь, что держать меня в неведении, куда опасней, чем…

— Потомство от тебя получить, — прервала его тираду, злобно, чуть ли не рявкнув дева и рванула коня с места в галоп.

Девы сопровождения, тоже не добро взглянув на него, кинулись за ней. Кайсай остался стоять на месте, как оплёванный.

Терем встретил его, ошарашив своим величием. Кинувшись догонять ускакавших вперёд поляниц, он неожиданно выскочил из леса, который закончился резко, в виде глухого коридора, из высоких кустов и перед ним, открылось, доселе, невиданное великолепие.

Там, чуть поодаль, через покатое поле, за огромным, массивным частоколом, высотой в приличное дерево, собранного из стволов могучих сосен, скрывался громадный деревянный город, из причудливо слепленных, друг к другу, невиданных Кайсаем до этого, домов, с высокими остроконечными крышами. Пики эти, были различной высоты, но вместе, составляли некий единый, органически законченный комплекс.

Молодой бердник не заметил, как остановился, любуясь всем этим великолепием. Только когда опустил взгляд вниз, обнаружил проход в массивной стене, в виде не менее массивных ворот, в которых его уже поджидали. Он сразу, по всей эйфории, охватившей его и радости в глазах, учуял разливающуюся над этим творением богов, пресловутую девичью Славу.

Рыжий, какое-то время ругался про себя, но потом, осознав всю не перспективность этого, да, и вспомнив данное Золотцу слово, отпустил тормоза, расслабился, упиваясь всем тем прекрасным, что так отчаянно рвалось в его душу и пустил Васа в неопределённость, отдавшись на произвол лозунга всех аферистов: «А, будь, что будет!».

В воротах его встретила грозная Золотые Груди, с не менее обозлёнными, непонятно с чего, двумя её девами и три вековушки в длинных белых рубахах, с распущенными седыми волосами и белыми посохами в руках, стоящие в глубине прохода.

Прежде, чем добраться до ворот, ему пришлось проехать по небольшому деревянному мосту, через заболоченную речушку, которую он из дали не разглядел. Золотце выехала навстречу и преградила путь прямо на середине бревенчатого настила, перекинутого через густую полосу рогоза, из-за которого и воды то, в этой речке, видно не было.

— Кайсай, ты дал слово, — в пол голоса, с тревогой, остановила она его.

— Золотце, ты меня обижаешь. Не надо мне напоминать. Я такие вещи не забываю.

— Сдай оружие, — проговорила она уже спокойней, протягивая руку, — туда с оружием нельзя.

— Только ты знаешь. Пояс я не сниму, — предупредил он, отстёгивая меч, кинжал и вынимая ножи из-за сапог.

— Хорошо. Я объясню, — согласилась дева, опуская взгляд и сменив тон на непривычно просящий, добавила, — если можешь, убери защиту от Славы, а то могут быть неприятности. Я даю тебе ответное слово, что тебе не причинят вреда.

Кайсай взглянул на неё. Она покраснела и уже сдавленно добавила:

— Они почувствуют. Этих не обманешь.

— Это и есть, мои девочки-зайчики, — ехидно проговорил рыжий, рассматривая трёх вековух, — честное слово, Золотце, я бы предпочёл размножаться только с тобой. Ух, каким бы я на тебе зайчиком поскакал.

— Кайсай, — укоризненно одёрнула его зеленоглазка.

— Хорошо, — согласился Кайсай и прикусив язык, одним движением сорвал шнурок с шеи, и щепка Апити, скользнув под рубахой, застряла где-то в районе пояса.

Вечернее окружение взорвалось ощущениями. Искры, блеск, до рези в глазах яркие краски, до одурения вкусный, пьянящий воздух, завораживающие трели разнообразных птиц, песнь которых производила неописуемый восторг в его голове.

— Обалдеть, — восхищённо выдавил из себя молодец, расплываясь в идиотской улыбке.

— Вот и умница, — констатировала свою победу Золотце, тоже улыбнувшись, только чуть скривившись и отобрав из рук одуревшего мужлана повод, повела бычка на заклание.

Три «девочки-зайчика», в виде трёх, уже далеко не молодых дев, встретили рыжего настороженно, если не сказать неприветливо, злобно и враждебно. Васа у него забрали и теперь он стоял перед ними, восхищённо улыбаясь, но даже под давлением Славы, они почему-то, не смотрелись милыми старушками, как должно было бы показаться, под воздействием этого колдовства, до неузнаваемости искажающего реальность, а продолжали оставаться страшными ведьмами, которых, Кайсай, прибывая в состоянии всеобщей влюблённости, всё же не боялся.

Наконец, одна из них вынесла вердикт, отправив его в какую-то светёлку. Что это значило, воин не знал, да, ему было тогда наплевать. В светёлку, так в светёлку, хоть в омут к водяному, хоть в чащобу к лешему. Тут же, откуда-то появилось, два, небесной красоты, молоденьких создания и лучезарно улыбаясь, повели его за руки в архитектурный шедевр, под названием Терем. Кайсай пригляделся к девкам и начало пребывания в этих колдовских хоромах, ему понравилось.

Плутая по хитрым коридорам, проходам, переходам, его, наконец, привели в какую-то комнату без окон, где горели масляные лампадки и оставили в гордом одиночестве.

Когда за небесными и светлыми созданиями, в тонких и полупрозрачных одеяниях, закрылась дверь и по деревянному стуку снаружи он понял, что его заперли, на действие всеобщей Славы, на ложилось его внутреннее чутьё неправильности происходящего, что позволило несколько задавить внешнее воздействие и он, прикусив язык, в сером полумраке остановленного мира, выудил из-за пазухи Апитину щепку и вновь перевязал её на шею. Отпустило.

Кайсай вернулся в реальность и осмотрелся. Эйфория чувства прекрасного, притупилась. Конура была маленькая, невзрачная. Длинная скамья вдоль стены, какие-то два огромных сундука, у противоположной стены, а посредине, широкий лежак, заправленный застиранными мехами и шкурами. Притом, лежбище было настолько широким, таким, что на нём легко могли устроиться три, а то и четыре взрослых человека. И всё. Деревянный тёсаный пол, такие же стены, потолок.

Кайсай подошёл к двери, попробовал её открыть. Не получилось. Внутреннее чутьё сыграло тревогу. Бердник подобрался. Чувства, которые порождала Слава, испарились вовсе. Чуть согнув ноги в коленях, он пружинисто и мягко стал обходить всю конуру, ожидая подвоха, от всего чего угодно. У изголовья, на скамье, нашёл блюдо с большой жаренной птицей и мех. Развязал, понюхал. Медовуха. Кисло улыбнулся. Ничего не найдя больше при обходе, бердник не стал садиться, ни на скамью, ни на лежак, а уселся в дальнем углу на пол и задумался.

— Так, — начал размышлять он, — в первую очередь надо понять, что здесь неправильного. Если меня привезли на расплод себе подобного, то по идее, должны были вручить на попечение, какой-нибудь зайчихе, чтоб та, добавив к всеобщей Славе свою, затащила меня на кровать и заставила бы делать дело. Меня же не с кем не свели, а заперли одного. Это неправильно. Может закрыли, чтоб не лазил, где не попадя и она вот-вот заявится? Может быть, но тогда зачем эта медовуха? Ведь, к еги-бабе не ходи — она из первосбора. Да, и птица явна с душком. Значит либо догадались, что у меня защита есть, либо знают. Золотце? Но зачем?