Первые два дня, пока Апити лежала, Райс тщательно скрывала свои руки, натягивая рукава на кисти. Сама, лишь мельком рассказывала о своём сидении в земле, как бы, о чём-то, не очень интересном и маловажном, пытая при этом подругу, до самых мелочей.

Апити, как оказалась, не ставили в землю, а клали в длинную ямку и зарывали, оставляя на поверхности холмик на всю длину тела. Этот круг назывался кругом перерождения. Никаких физических болей она не испытывала, но моральные, по её словам, выходили за всяческие допустимые приделы. Подруга, оказывается, несколько раз умирала, притом умирала реально, но слава Троице, каждый раз, возрождалась.

— Умирать, оказывается, не больно, подруга, — жалостливо исповедовалась она Райс, — только очень обидно. И каждый раз, рождаясь вновь, ты вдруг становишься совсем другой, чужой какой-то. Потом, некоторое время, привыкаешь к себе новой, затем, вновь умираешь и так по кругу.

Её опаивала, всё время пребывания, в чреве Матери Сырой Земли, Мать Медведица, кроме неё, она никого не видела. После каждого перерождения, Апити становилась другой и сколько их было, не помнила. Каждый раз, выпив очередную дозу отвара, девка впадала в очередной ужас. Сказки и видения, которые она рассказывала, захватывали воображение Райс, как нечто не виданные и не слыханные, чудесные приключение.

Апити побывала в стране великанов, где чудом не попала под ногу злому колдуну и не была раздавлена. Побывала в стране карликов, таких маленьких, что лишь с палец величиной. Видела драконов, морских чудовищ, летала на птицах, размером с дом, была даже проглочена рыбой, размером с Терем. Общалась с двухголовыми собаками и рогатыми волками, ползала вместе со змеями в жаркой стране, с бескрайними песками. Жила глубоко под землёй, среди странных обитателей, не имеющих глаз. В общем, девка, где только не побывала и чего только не насмотрелась, только почти везде, умирала и не очень хорошей смертью.

Она то хохотала, вспоминая смешное, то ревела, как белуга, рассказывая о том, о чем забыть хотела, но в конце концов, закончила просьбой, от которой, Райс, даже опешила.

— Слышь, подруга, — почему-то шёпотом прошипела она, украдкой смотря на дверь, боясь, как бы её не застукали, — глянь, у меня волосы не поседели?

Райс сначала с недоумением посмотрела на неё, затем поднялась с края лежака и приблизилась, чтоб осмотреть волосы, забыв при этом, о маскировке рук, чем Апити, тут же воспользовалась.

Юная предсказательница, не смотря на недомогание, проявила завидную сноровку, сцепившись обеими руками в её кисть и вытаращив при этом, свои серые глаза. Райс не стала выдёргивать руку, а лишь тяжело вздохнув, легко вынула её из захвата, распустила пояс и стянула рубаху через голову, представляя себя в полной красе и беззлобно расплываясь в улыбке, смотря на обескураженную подругу, которая раскрыв рот, глаза и похоже перестав дышать, не мигая уставилась на рельеф её мышц и масляно-чёрные завитки колдовских рисунков, переливающихся в свете масляной лампы, как живые.

Отходила от увиденного долго. Даже когда Райс оделась и опять уселась на край лежака, Апити отвела взгляд в сторону и всем видом показывая, как ей неловко. Нет, это был не страх, а именно неловкость, смущение, замешательство.

Обе сидели и смотрели в стороны друг от друга. Райс пыталась придумать, как бы рассказать подруге о произошедшем с ней и расспросить, что та, об этом всём знает, но первой спросила белокурая, притом, как-то отстранённо:

— Ты можешь отбирать жизни?

— Да, — тихо ответила Райс и тут же добавила, смущённо, — а ты не знаешь, можно ли каким-нибудь способом, то что умертвила, оживить?

Апити повернула голову, уставившись на Райс и недоумённо переспросила:

— Как это оживить?

— Ну, я тут одну полянку в лесу умертвила, — начала рыжая скомкано и неуверенно, — травку там, деревцам тоже досталось… В общем, можно же как-нибудь её оживить? — она ещё помолчала, тупо рассматривая пол под ногами и недовольно пробурчала, — каждую ночь она мне снится, как кошмар какой-то. И каждый раз, во сне я плачу и пытаюсь сделать всё, чтобы оживить, а выходит наоборот. Чего касаюсь, то сразу засыхает.

Тут она взглянула на Апити, глазами полными слез и сделала умоляющее выражение лица.

— А Матёрые, что говорят? — спросила уже пристав на локти подруга.

— Ничего, — тут же отрезала Райс, — чую, боятся они меня. Общаются, как с равной. Боятся и шарахаются, как от прокажённой.

— А ты спрашивала?

— Нет. Я тебя ждала. Ты же у нас всезнайка, думала, что-нибудь знаешь. Ты ведь знаешь?

— Я знаю лишь то, что та, кто обладает чёрным рисунком, как например у Матери Медведицы, может высасывать из живого жизнь, а о таком чёрном, как у тебя, я даже не слышала.

— Но если есть сила отобрать жизнь, то должна же быть сила её восстановить! — вскричала Райс, вскидываясь на ноги, — тебя же умертвляли и оживляли кучу раз. Сама же говорила. Как? Вспомни!

Апити лишь вжалась в подушку и округлив глаза, тупо и испуганно смотрела на подругу, но тут за спиной послышался спокойный голос Матери Медведицы, не заметно для обоих подруг, вошедшей в светлицу и стоящей в проёме двери.

— Есть такая сила, успокойся.

Она медленно прошла вдоль стены, уселась на скамью и обхватив свой посох двумя руками, ласково посмотрела на Райс, которая, тут же выдала себе внутреннюю команду успокоиться, затем быть сдержанней и терпеливо уселась обратно на лежак, ожидая объяснения. Следом за первой Матёрой, в комнату вошли остальные две вековухи. Любовь обошла лежак с другой стороны и села на край. Мокрая, осталась стоять в дверях, лишь прикрыв их за собой.

Все три вековухи были при посохах и как поняла Райс, это было неспроста. Этими посохами, вернее теми нежитями, что жили в их навершии, они старались защитить себя, от этой взбалмошной рыжей оторвы, которая одним взглядом, так, мимо проходя, способна, даже, просто, нечаянно, отобрать самое ценное, что есть у человека — жизнь.

— Это хорошо, что лес пожалела, девонька, — продолжила Мать Медведица, — поначалу то, я сильно испугалась за тебя, а потом подумала и решила: не могла Мать Сыра Земля, дать тебе такую силу, коли б уверена в тебе не была. Не могла. А если дала, значит так надобно.

Матёрая замолчала. Наступила тишина. Райс не выдержала первой.

— Так чем оживить то можно, какой силой?

— Вон она у тебя голубенькой змейкой под кожей вьётся, — вступила в разговор Мокрая, — ей и оживляют. Чё ж ты спросить то боялась. Всё сама, да сама.

— Плетью?! — изумлению Райс, не было придела.

— Ну коли со всей дури, да, наотмашь, то плеть, а коли мягко, да, с любовью, то лечение сплошное.

— У каждой силы два конца, два края, — вступила в разговор Любовь, — ты зря на полянку то не сходила, не проведала. Отошла она. Денька через три отошла. Правда те листики, что слабые были и больные, отмерли, а те, что сильные, да, здоровые, ожили. Вот, видишь, даже у силы смерти есть второй конец. Больное умертвив, ты эту полянку, только здоровее сделала. Хорошо хоть ума хватило тряхнуть тихонько, не со всей дури, а то б…

Райс согнулась в три погибели, закрывая ладонями лицо и с облегчением проговорила:

— Простите, Матери, дуру неразумную, что не пришла сразу к вам с вопросами, — и уже поднявшись и не злобно взглянув на Мать Медведицу, добавила, — только вы своим испугом, меня ещё больше напугали. Не до расспросов было. Сиди тут и думай после такой встречи.

Тут неожиданно потупилась Матёрая, к которой Райс обращалась, явно не снимая с себя вины за случившееся…

К концу луны, то есть почти через месяц, Асаргад, наконец, впервые увидел тех золотоволосых боевых дев, о которых, ему так много рассказывал отец. Три наездницы, на разукрашенных золотом конях, без сёдел и сбруй, увешанных оружием, с ног до головы, с лицами изрисованными золотыми, тонкими узорами, сопровождали необычного лысого мужчину, вся голова и лицо которого, так же пестрело татуировками и ритуальными шрамами, но только исинно чёрными. Асаргад стразу понял, что это местный колдун, вот, только не понял почему он был в женском платье, но расспрашивать воинов, постеснялся.