— А теперь мы такие же обычные, как и вы, и законы блюсти, в общем-то, не обязаны — она тут же уставилась ему в глаза, своими зелёными болотами, затягивающими, как трясина и улыбнувшись, добавила, — а ты, ничего мальчик, мне понравился.

В её глазах блеснули искры, не то стыда за признание, не то эйфории, от собственной смелости. Она заманчиво, мило улыбнулась и рванула вперёд, оставив молодого бердника в полном недоумении.

Кайсай встал, как в копаный и ничего не мог поделать, ни со своим сердцем, выскакивающим из груди, ни со своими мыслями, устроившими кучу малу, ни со своим телом, забившимся крупным ознобом.

Воин не понимал, что с ним происходит. Почему эта дева, так на него действует? Колдовство? Наваждение? Приворот? Он опомнился, когда понял, что уже потерял из виду своих спутников и пришпорив Васу, рванул, благо он был свободен от заводного коня, которого за уздцы вёл Кулик.

Догнав «меченную» красавицу, которая продолжала несколько отставать от основной группы и ища повод для дальнейшего разговора, сказал первое, что пришло в голову:

— Лук у тебя хороший, сразу видно мастера.

— Восемнадцать кусков разного дерева, — не без бахвальства поддержала разговор Матёрая, — таких больше нигде не делают.

— Ого, — восхитился рыжий и бросив взгляд на деву, вновь спросил первое что бросилось в глаза:

— А откуда у вас такой золотой цвет волос, вы что их действительно золотом натираете?

Дева откровенно расхохоталась, притом так заливисто и обворожительно прекрасно, что Кайсай, в очередной раз весь затрясся и чуть не застонал от нахлынувшей истомы и желания немедленно завалить её тут же и сжать в объятиях.

— Нет, рыжий, — весело ответила она, сверкнув искрой, своего мимолётного, на него взгляда, — красим мы их.

— Как это?

— Травка тут в степи одна секретная растёт. Вот, её собираем, отвар готовим и красим.

И с этими словами, она, порывшись в перекидной суме, достала небольшой кожаный мешочек. Развязала, понюхала содержимое, зачем-то и протянула его Кайсаю. Тот, осторожно взял мешочек, тоже понюхал, ощущая пряный аромат травы, хмыкнул и протянул обратно.

— А можно ещё спросить? — осторожно поинтересовался рыжий.

— Спрашивай.

— А это правда, что обладательница чёрного рисунка, жизнь отобрать может, запросто так?

Весёлость с лица Золотца, как ветром сдуло.

— Это тебе тоже еги-баба рассказала?

— Нет, — не стал врать воин, — это мне мой учитель рассказывал, а у еги-бабы, он не чёрный, а серый и она такого не может.

— А ты храбрый заяц, — неожиданно жёстко проговорила дева, уставившись в упор на собеседника, — не трясись. Я тоже не могу, а вот Матерь наша, может, но у неё чернота блестит, как масло, а моя матовая, я могу только так.

И не успел Кайсай возразить, мол, не надо, верю, его скрутила судорога, да так резко, что зубы щёлкнули друг о дружку со страшным звоном, отдаваясь гулом во всей голове, а он сам, как только оцепенение спало, чуть с коня не сверзься, чудом удержавшись за стремена.

Золотые Груди хохотала без удержи. Ей стало весело.

— А розовый узор на попе, тоже рассмотрел?

— Не надо, — завопил во весь голос Кайсай и кинулся, от заливающейся смехом девы, прочь…

Перебравшись по броду через очередную реку, на коем, зачем-то, стояла застава с охранением, которая при виде дев, тут же расступилась, как можно дальше от проезжающих, что позволило вслед за девами, проскочить и двум молодцам, без какого-либо допроса, путники наконец вступили на легендарное Дикое Поле. Отъехав от реки, примерно на вылет стрелы, Золотые Груди остановилась, и все путешественники собрались в кучу.

— Всё, — вновь изображая из себя спесивую стерву, подытожила золотоволосая командирша, — мы на месте. Вам туда, — и она указала рукой по дороге, — а нам домой.

— Жаль, — протянул Кайсай, дурачась, — я б в вашей компании, всю жизнь бы ездил.

— Соскучитесь, приходите, — тут же язвительно парировала Золотце, топя своими зелёными глазищами, пожирающего её взгляд, Кайсая, — будем рады вас сварить и съесть.

Девы звонко засмеялись, довольные шуткой своей старшей, молодцы кисло скривились, изображая улыбки. Затем Золотце, молча подкатила к Кайсаю и сделала то, от чего в ступор впали, все без исключения. Похоже, даже те охранники, что стояли на переправе и издали наблюдавшие за странной компанией. Она, вдруг, ухватилась за его шею и впилась поцелуем в губы. Затем отстранилась, оправила задравшуюся бронь и вальяжно проговорила:

— Я привыкла последнее слово, всегда оставлять за собой.

И тут же пронзительно взвизгнув «Я-ху-ю», стрелой, стелящейся к траве, полетела вдоль реки. Её замешкавшееся, на мгновение, сопровождение, взвизгнули тоже самое и понеслись следом. Кайсай и Кулик остались стоять каменными статуями.

— Она меня отравила, — еле слышно произнёс рыжий воин, еле шевеля губами.

— Как отравила? — взвизгнул перепуганный Кулик, ничего не соображая и кинувшийся к Кайсаю на помощь.

— Полностью. Жизнь отравила, голову отравила, сердце, — продолжил еле живой Кайсай и повернувшись к своему попутчику, вопросил, — как ты думаешь, что это было?

— Ну, я, прям и не знаю, — стушевался Кулик, — может влюбилась?

— Я тебя умоляю, Кулик, — вальяжно перебил его рыжий, — эта, может влюбиться только в саму себя и ни в кого больше.

— А что же тогда? — удивился белобрысый.

— Да, хрен её знает? — подытожил разговор Кайсай, — она то, вряд ли, а вот я, похоже, пропал. И ведь, как точно бьёт, дрянь…

Ещё провожая гостей из Терема и напряжённо раздумывая над всем сказанным, пересказанным в Святой роще и за трапезным столом, к Царице степей, воспользовавшись, что та, осталась стоять в воротах одна, в задумчивости, бесшумно подошла Калли и заговорщицки, смотря в ту же даль, что и Райс, проговорила:

— От отца прибыл вестник, Матерь. Он ждёт тебя в рубежном тереме.

Райс, сначала вопросительно взглянула на приёмную дочь, как будто её слова, оторвали от собственных мыслей, и она не уловила суть сказанного, затем, оглянулась и посмотрела на уходящих в Терем «меченных» и встретилась взглядом с Золотцем, стоявшей у крыльца и нахмурив брови, злобно глядела на них с Калли. Царица знала прекрасно, что между Золотцем и Калли, с самого начала, как в их семье появилась чернявая «сестрёнка», её родная дочь, буквально, окрысилась на неё.

Нет, Золотце не чинила против, вновь появившейся «сестры», злые козни и не старалась извести её, но и подругами они не стали, хотя Райс, очень на это надеялась. Калли, в отличии от Золотца, очень старалась, по крайней мере, на её глазах, всячески расположить к себе наречённую сестру, но та, даже при ней, всякий раз, всем видом показывала, своё непринятие новой родственницы, хотя и не проявляя явную агрессию, а скорее, демонстративно игнорируя её.

Все попытки Райс убедить Золотце в необходимости мирного существования с приёмной сестрой и подружиться с Калли, дочь отвечала всегда одно и тоже, мол, воевать она с ней не собирается, но и дружить, извини, не заставишь.

Райс прекрасно знала, что единственным негативным раздражителем для Золотца, была ревность и именно, вот в такие моменты, как сейчас. Молодую золотоволосую воительницу всегда бесило, когда она уединялась с Калли один на один и о чём-то секретничали.

Рой разнообразных мыслей пролетел у неё в голове, начиная с того, что сказала Калли, о тайном посланнике, успев осудить её за то, как она это сделала, до понимания, что надо будет опять поговорить с Золотцем, в качестве воспитательной беседы и даже подумала, а не следует ли боевую Матёрую, как свою ближницу, посвятить во все эти тайны царского двора?

Но, тут же осеклась, ибо она уже об этом думала и пришла к выводу, что лучше будет, если последняя, всё же, останется, пока, в неведении. И это не был связано с недоверием к собственной дочери, а каким-то изначальным порывом, Райс решила оградить Золотце от всего того, что было связано с отцом Калли. Почему? Она не знала. Просто, чувствовала, что так надо.