Он быстро метнул к ней руку, схватив в зажатую ладонь и чуть язык до крови не прикусил, от обжигающей боли, пришедшей с некоторым опозданием. Ощущение было такое, будто руку в костёр сунул. Он отпустил язык, возвращаясь в реальный мир и кривясь осмотрел обожжённую руку, стряхивая с ладони, уже раздавленное насекомое. Кисть быстро становилась красной, а волоски на внешней стороне, опалились, будто действительно сунул руку в огонь.

— Тфу, — сплюнул леший, — ну, куда вы мясные только лезете. Не ваше это. Не ваше.

Кайсай, не смотря на производственно-колдовскую травму, находился в состоянии эйфории, подобно человеку, приравнявшемуся к богам и творившим, невообразимое чудо. Вместо того, чтобы ответить ворчащему деду, спросил:

— А что дальше?

— В смысле? — удивился леший.

— Ну, что, так каждый раз делать надо? К дереву прислоняться, глаз останавливать, язык кусать. А по-быстрому никак нельзя?

— Ты чё, воще, дурак, чё ли, Кайсай? — возмутился не на шутку дедок, — я ж сказал, перстень надел, язык прикусил левым зубом и пока держишь, мир пред тобой замирает. Ты чем слушашь-то, жопой чё ли?

Рыжий тут же прикусил язык и мир вновь стал сказочно нереальным. Леший, стоящий перед ним, медленно раскрывал рот, но затем, как-то встрепенулся и уже в остановленном мире, заговорил с ним, как в реальном:

— Слышь мужик? Тепереча ты меня учи.

Кайсай выпустил язык, возвращаясь в реальный мир и лица лешего, поначалу, вообще, не увидел, только размытый туман серого цвета. Но тут и леший вернулся и злобно за угрожал:

— Ну-кась, кончай, тута передёргиваться. Давай учи, а то я за себя не в ответе.

— Деда, ну что ты такой нервный, — разводя руки в стороны, успокаивающе заговорил Кайсай, — давай кости, научу, раз обещал. Здесь всё просто.

Найдя подходящую ровную поверхность, рыжий начал обучение этой не замысловатой игре, со всеми её разновидностями, которые знал, притом обучение, сразу начал по-взрослому, по-настоящему, со щелбанами, ещё и радостно заливаясь при каждом, от пустого и гулкого звука, головы лешего.

Эта система обучения, уже после третьего щелбана, дала свои плоды и леший, тут же отыграл один, да так, что у Кайсая, сразу пропало желание придерживаться данной методы. Начали играть на безобидные желания и когда леший, совсем перестал проигрывать, то Кайсай заподозрил подвох.

Когда в очередной раз, находясь в состоянии всепоглощающего азарта, дедок бросил кости, рыжий прижал язычок зубом и едва различил, как плавно и медленно ложащиеся кости, тут же были перевёрнуты крючковатым пальцем лешего на нужную ему грань, притом, так быстро, что даже находясь в остановленном состоянии, он едва заметил, но рывком, всё же успел схватить его за руку и отпустил язык.

— Хлыздишь дед! — завопил рыжий в азарте ярости, уже замученный до обиды, исполнениями его желаний.

— Ни чё не хлыздю, — тут же завопил дед, дёргая пойманную руку и сделав перепуганные глаза.

— Да, я ж тебя за руку поймал. Хлызда!

Но щуплая ручонка, тут же выскользнула из крепко сжатой кисти Кайсая, а сам дед, уже выглядывал из-за дерева.

— Ты на кого руку поднял, распиздяй! — тонким истеричным голоском вопил дед из-за ствола.

Кайсаю, конечно, обидно было, но и азарт игры, тут же слетел с него. Действительно. Что на нежить обижаться-то? Кто он против него? Он же любого облапошит, как хочет и Кайсаю с ним, в этом деле не тягаться. К тому же, кровопийцы-комары, совсем одолели его голый торс, он уже устал отмахиваться и шлёпать их, на различных частях своего тела.

— Ладно, мир, — отвернувшись, проговорил рыжий, — но я с тобой больше не играю. Вон, иди, ищи себе подобных или с Апити поиграй, может она тебе, что узлом завяжет, коль поймает на обмане. Вообще, играть надо честно, дед, иначе неинтересно.

Леший тут же материализовался рядом, но не для того, чтобы пожать протянутую для примирения Кайсаем руку, а для того, чтоб сграбастать подаренные кости, после чего, вообще, исчез. Воин по оглядывался в поисках лесного самородка-сумасбродка, но не найдя, поднялся на ноги, отряхнулся и побрёл к заимке. И только у самого частокола, на краю леса, Кайсай услышал за спиной голос деда:

— Ладно, мир, — недовольно пробурчал леший, по-старчески ворча, — научил на свою голову. Только Апити не говори.

Кайсай оглянулся, улыбнулся щупленькому старичку, стоящему в шагах пяти от него и примирительно, ответил:

— Да, мне то что? Ты уж там сам с ней разбирайся. Я вам не судья. Тем более в игре.

Когда Кайсай вернулся, в доме все ещё спали, а вот сеновал, выспался. Два старика тихонько меж собой, что-то обсуждали, а Золотце молча плакала. Он заметил это, когда подошёл за брошенной бронью. Наклонившись, над глазами полными слёз, рыжий тихо спросил:

— Ты чего, Золотце?

— Уйди, — зло отрезала она его слюнявое сопереживание.

Троица протрезвела, вот только с телодвижениями у них были проблемы. Большие проблемы. Она с огромным трудом подняла руку к лицу и больше лицом о руку утёрлась, чем рукой о лицо, размазывая дорожки слёз.

— Позови кого-нибудь из моих, — велела она Кайсаю, даже не смотря на него, закрыв глаза поднятой рукой.

Молодой воин бросил обратно на сено свою бронь и укоризненно осмотрел сказочную, золотоволосую красавицу, которая, как и положено в сказках, вновь превратилась из хорошей доброй девочки, в отвратительную, просто, сказочную стерву.

Первое, что бросилось в глаза и сразу объяснило эту метаморфозу, у дочери царицы, были мокрые штаны. И это было понятно. От этого зелья мышцы расслабляются все, абсолютно все. Кайсай пошёл к дому поднять одну из её дев сопровождения, но у порога, увидел аккуратно сложенные походные мешки, задумался и решился на немыслимое действо.

Он нашёл мешок Золотца, благо гадать не пришлось, и развязав, выудил сменные штаны. Набросил их себе на плечо. Вернулся и сграбастав деву, оттащил её на руках к реке. На удивление, дева во время всей этой длительной процедуры, слова не вымолвила. Она лишь бессильно издавала странные звуки стона, вперемежку с шипением, стараясь во что бы то не стало укусить обидчика. На все его увещевания прекратить кусаться, как спесивая кобылка, а лучше ухватиться за его шею, она не сделала ни того ни другого, старалась лишь, во что бы то не стало, ударить его и укусить одновременно.

Дотащив её до реки, уложил на травку, не церемонясь, стянул сапоги и развязав завязки, одним резким движением сдёрнул с неё мокрые штаны, бросив на край воды. Натянул сухие, не став её обувать, а выставив сапоги на солнышко, сушиться. Прополоскав запачканные штаны, вывесил, как флаг на куст обтекать.

Золотце, лежавшая на покатом берегу и с огромным усилием приподняв голову, смотрела на него… ну, я не знаю, на кого так смотрят, подобными глазами. Кайсай, проделав эту грязную работу, с видом оценщика, долго и пристально разглядывал мокрый шедевр, с которого струйками стекала вода, наклоняя голову в одну сторону, в другую, как бы со всех сторон определяя качество проделанной работы, а потом схватил их и зашвырнул в реку, со словами:

— А, нет штанов и нет позора.

После чего подошёл к залившейся бордовым цветом деве и устало плюхнулся рядом.

— Я, кажется, велела позвать одну из моих дев, — прошипела взбешённая Матёрая, не размыкая крепко сжатых зубов.

— Золотце, — спокойно ответил на её шипение молодец, срывая очередную травину и принимаясь мерно её поедать, — так, не знает никто, а если бы позвал, то узнали бы все. Это, во-первых, а во-вторых, из нашего ночного разговора, я понял одну простую вещь, ты колючая и безжалостная стерва, лишь с наружи, а внутри, ты мягкая, чистая и пушистая. В общем, даже очень хорошая девочка.

— Какого разговора? — перепугано и заикаясь спросила Золотце, показывая всем своим видом, что ничего не помнит из того, что было и даёт наглому и бесстыжему мужлану, полное право врать, как ему вздумается.

— Ой, только не надо делать такие глаза, — наиграно отмахнулся Кайсай, — будто между нами, ничего ночью не было.