— Ну, и как тебе мальчик, Шахран? — спросила она банщика, а за одно и доверенного во все свои дела, как личные, так и части, государственные.

— Матерь, — ответил последний, продолжая жевать и впопыхах проглатывая очередной кусок, — ты же знаешь — я мальчиками не интересуюсь.

— Не юли, хитрая ты лиса. Прекрасно понимаешь о чём я. Что-то не так?

— Да, — скривился Шахран и перестав есть, задумался, — что-то в нём не так. Какой-то, он быстрый, больно. Конечно, я многого не знаю, но ты и сама оглянись. Никогда ещё не было такого, чтобы раз, раз и в кровные ближники. Как-то, это меня настораживает. Нет, я понимаю, что он особенный весь, я за ритуалом подглядывал.

Он криво улыбнулся, косясь на царицу, но несмотря на подобное признание, отлично знал, что для Райс, это неожиданностью не было, даже, пожалуй, наоборот, она бы удивилась, если бы он этого не сделал.

— Это не он быстрый, Шахран, а я, спешу, — развеяла его сомнения царица, — по всем предсказаниям, этот мальчик, для нас всех, судьбоносный и появился в нашей жизни, непросто так. Поэтому, я решила рискнуть и сразу взять его в оборот. Что-то мне подсказывает, времени рассусоливать и присматриваться к нему, у меня нет. Меня всё чаще накрывает осознание того, что вскоре наша спокойная и размеренная жизнь, превратится в ураган невиданной силы, сметающий всё на своём пути: и жизни, и судьбы. Ничего не чувствуешь?

Шахран ответил не сразу. Он долго катал по блюду обглоданную кость указательным пальцем, а потом, вдруг, встрепенулся и уставился в глаза хозяйки.

— А ведь, похоже, это в нём я и чувствую. Точно, — банщик вновь задумался, но на этот раз ненадолго, — вот, что в нём не так. Он несёт разрушение.

— Опять мимо. Это не он несёт разрушение, Шахран, — усмехнулась Райс, — он лишь, тот ветерок, что предшествует буре и нам бы надо, под этот ветерок подстроиться, принять в себя скорость его жизни, если не хотим, чтоб ураган, следующий по его пятам, не застал нас врасплох и не переломал бы нам все кости.

Тут царица поднялась, видимо, собираясь, всё же, идти спать в свой шатёр, но неожиданно замерла, так как расслышала из-за стен шатров, со стороны леса, нарастающий девичий ор. Шахран тоже его услышал, соскочил, забирая блюдо с недоеденной птицей и со словами «пойду узнаю», быстро унёс остатки ужина, но, как только он скрылся в проходе, в нем тут же появилась разгорячённая Матёрая, по кличке Огненный Ветер, в полном боевом обвесе, что говорило о чрезвычайности произошедшего.

— Что случилось? — выкрикнула Райс, быстрым шагом направляясь ей на встречу.

— Нападение на дальний разъезд, — со слезами в голосе выпалила Матёрая, — пьяные мужланы, в засаду, мою пару дев поймали.

— Шахран, одежду, — крикнула царица в проём прохода, но оттуда и без её окрика, уже выбегал банщик, неся царское одеяние и Райс, заметив его, обратилась к Матёрой, — сколько их и кто пострадал?

— Трое их было. Двоих убили, одного повязали. Этот урод, кованной дубиной, у Красы Степей, коня с удара убил, сволочь. Она от неожиданности повалилась под скакуна. Ногу подломила. Пока Маковый Цветок отбивалась от двух других, этот жирный боров, раненную Красу насиловал, вот, как было невтерпёж, мудак яйценосный. Маковка одному из нападающих горло вскрыла, а тут, подоспели на шум девы второго кольца. Тот, что с Маковкой дрался, в бега кинулся. Стрелкой догнали, а этого, прямо с Красы стащили. Здоровый, как бер, ели скрутили. Толи пьяный такой был, толи от вожделения уже ни хрена не соображал. Псих бешеный.

Матерь, облачённая в золото, ужасом ночи, медленно выплыла из банного шатра на площадь, где клокотала огромная масса разъярённых дев, от мала до велика. Похоже было, что всё стойбище поднялось на ноги и окружило насильника, стоящего, без штанов на коленях перед чёрной, как грозовая туча Калли и плющась, улыбкой полного идиота, пуская сопли, слюни и кровь из разбитых губ и носа. Бугай был действительно здоров видом. Даже стоя на коленях, он почти был одного роста с Калли, но подойдя к нему поближе, Райс отметила, что он не так здоров, как жирен.

— Кто такой? — не скрывая ярости в шипящем голосе, спросила царица, вставая рядом с Калли.

— Ты кто? — мягко про журчала Матёрая, как бы переводя недоноску слова царицы.

— Я, Шушпан, — радостно ответил насильник, продолжая счастливо лыбиться своей богине, роль которой для него, сейчас играла Калли.

Вообще-то, почти все «меченные» обладали розовым узором Славы, но могли применить это умение лишь к тем, кто, так или иначе, был готов этой Славе подчиниться, ну, или по крайней мере, находился в состоянии покоя и благодушия. Придавить Славой разъярённого, сопротивляющегося мужика, вот так, с наскока, было невозможно. Он не поддавался.

А вот Калли, благодаря своему особому колдовскому рисунку, могла прибить Славой любого мужика, независимо от его психологического состояния. Ей стоило только «включить» её и заговорить своим елейным голоском и даже бьющиеся в эйфории боя войны, заслышав нежный призыв колдуньи, в раз, попадали под чары и превращались из озверевших вояк, в послушные и управляемые куклы.

— Откуда ты взялся, Шушпан? — продолжала Калли, сказочно певучим голоском, хотя при произнесении имени, в её голосе все же послышалось раздражённое шипение.

— Я пришёл с орды Мамона, богиня. Я новенький. Я с мужиками поспорил, что «мужерезку» поимею. Они не верили, а я смог, — тут он противно захихикал, одновременно гордясь собой и похваляясь.

— Ну, хватит, — брезгливо оборвала царица, — тащите на дыбу его и зовите Марью.

— Я здесь, — тут же отозвалась басом, здоровенная баба с мужскими чертами лица, разрисованная золотом потустороннего кошмара, что указывало на принадлежность её к личной сотне Матери.

— А можно я его казню? — неожиданно встряла Калли, при этом глаза Матёрой, сверкнули звериным блеском, а пальчики, как когти кошки, то выпускались наружу, то стягивались в кулачки.

— Не лезь не в своё дело, девка, — жёстко рыкнула на её Райс, — не хватало ещё, об это дерьмо, «меченным» пачкаться. На это дело, есть особые девы.

Калли аж вздрогнула от голоса Матери и кровожадность её, как-то, разом притупилась.

Шушпана со спущенными штанами, которые путами оплетали сапоги, за волосы потащили в сторону и все обитатели царского стойбища, взбудораженной толпой, в свете факелов, направились следом.

Тащить его пришлось не далеко. Чуть в стороне, немного углубившись в лес, его привязали к поваленному дереву, которое не полностью упало на землю, а зацепившись сухим стволом за крону соседнего, действительно, как бы стояло дыбом.

Ствол был голый, без коры и достаточно толстый, чтоб привязать к нему человека и тот бы не завалился на бок. Вязали его несколько дев одновременно, но судя по слаженности, это были не первые попавшиеся, а специально обученные и не раз, проделывающие подобную процедуру, поэтому справились быстро.

Кроме того, что привязали к дереву всем туловищем, заведя и связав ноги под стволом, они ещё и в рот напихали травы, в качестве кляпа, оставив на всеобщее обозрение, лишь оголённый детородный орган, заросший пучком чёрных, кудрявых зарослей. И голова не была к дереву привязана, что позволяло жертве, используя наклон дерева и подъём головы, обозревать всех перед ним стоящих. А все, как раз, выстроились полукругом перед ним и в молчаливой злобе, сверлили его ненавистными взглядами.

Калли сняла Славу, как только Шушпана привязали к вздыбленному дереву и сейчас, придя в себя, он лихорадочно дёргался и метался головой из стороны в сторону, мыча что-то в нос, умудряясь, даже, взвизгивать при этом. Он в панике озирался по сторонам, не то, интуитивно, не то, мозгов хватило понять, что его сейчас будут убивать.

Вперёд вышла Марья и не спеша, вразвалочку, направилась к приговорённому, держа в руках тонкую верёвочку и на ходу, что-то из неё завязывая. Подошла сбоку к привязанному и продолжая колдовать с узлом, принялась тихо и спокойно говорить, как бы успокаивая: