— Шахран, принеси мешок, тот, который «не надо, верим».

В круг вошёл Шахран, в непременных штанах-шароварах и голым торсом, торжественно неся кожаный круглый мешок на вытянутых перед собой руках. Райс взяла мешок, развязала, сунула туда руку, выплёскивая через край излишки рассола и выудив первый попавшийся член, швырнула кусок плоти на землю, к ногам ошарашенного бердника.

— Ты обещал, что он будет мёртв? Он мёртв. Возьми это и отнеси своему кагану. То, что обещано — сделано.

Так как Матерь степи, по рангу власти, считалась наивысшей, то имела право судить, абсолютно всех, не смотря на их принадлежность другим ордам и никто этому противиться не мог. Поэтому, оценив благородный жест дочери, приняла решение о снятии обязательств с бердника и о зачёте выполнения задания по ярлыку. Поступок Райс и решение Тиоранты, оценил и весь круг, признав решение благопристойным.

Дед, поклонившись Райс, царице и кругу, замотав кусок плоти в тряпицу, тут же из бани, убыл в свою орду, но уже через две седмицы вернулся обратно и так как молодожёны, к тому времени, ускакали в «свадебное путешествие», поставил возле дома благодетельницы свой походный шатёр и стал терпеливо дожидаться.

Когда Тиоранта узнала, что он решил посвятить свою дальнейшую жизнь её дочери, то выразила своё одобрение и даже до приезда Райс, поставила на довольствие своего двора.

Вот так, бердник по кличке Дед, а прежнее прозвище, так никто и не узнал, оказался в личной орде младшей царицы. Он оказался не плохим специалистом по тайным операциям. Много знал, многое умел, только физически ещё был слаб, но мясо, как он говорил, дело наживное.

«Молодая» орда, устроив своё стойбище в лесу, жила спокойной размеренной жизнью. Караул несли только девы, еду на всех готовили они же. Мужики только жрали, спали и «бодались», как вечно ворчала Линха, но только за глаза и только при своих девах и то для вида, так как все знали, что их Старшая, по ночам бегала в лес, куда туда же, но другой дорожкой, хаживал Теродам. Что уж там у них было, никому неведомо, но и до семьи у них дело не дошло.

Но, что называется «не пойман не казнён», да и не ловил Линху никто. Свои девки, наоборот, покрывали, мужики помалкивали. Царица в бане в карантине с младенцем сидела, Знающая, на эти дела, вообще, глаза закрывала, мол, её это не касается, мало того, она то их и подбивала, каждый раз выговаривая своё любимое изречение, мол, если нельзя, но очень хочется, то можно.

Отряд личной охраны, был закуманен всегда, то есть пожизненно не имел право на «еть», но вот Матёрые, право на семью, всё же имели. В основном, девы личной охраны, семьи, если и заводили, то лишь по выходу из «сестричества», либо по ранению, либо по возрасту, хотя второе, было крайне редко, да и какая уж там семья, а о детях и разговора не было.

Девы и Деда на грех, втихаря, хотели раскрутить, почти сразу, как со стойбищем определились, но тот, таким правильным себя поставил, мол, присяга, долг, нельзя, что девы разом отстали, но на первой же пьянке, по поводу рождения сына у их царицы «сестричества» и орды, изрядно подпив, он все присяги забыл и долг потерял, где-то вместе со штанами и пустили его девы по кругу. Как мужик выдюжил?

Правда, как Райс потом выведала, девки не все в этом безобразии участвовали, а только трое, но пока, она в бане сорок дней сидела, этот развратник и пьяница, всех до одной опробовал, да и дальше по жизни, нет-нет, да, ловила царица его своими подозрениями, но вот конкретно поймать «за член», ни разу так и не смогла или не захотела. Боевые сестрёнки, так и пользовались им в походной жизни, коль приспичит, зная его слабость по пьяному делу, когда он не одной отказать не мог.

Райс тогда никого наказывать не стала, сделав вид, что ничего не знает, а всё благодаря Знающей Астере, которая помогла ей решить дилемму долга и совести, просто, высказав:

— Не надо, царица. Все мы люди, все мы с писькой. То, что за порог семьи не выходит, сама не выбрасывай. Спуску, конечно, не давай, но только если сами границы потеряют, а опускаться до собаки-ищейки, не по твоему величию. А коль захочешь кого прибить, так возьми, да, прибей, что тут тужиться, да, на суд тащить. Ты на суд тащи, когда не казнить, а оправдать нужно.

Выйдя из сорокадневного сидения, Райс, оценив обустройство стойбища, решила к маминой ставке не перебираться, а в летний поход идти отсюда, мол, какая разница. Там около ставки, заново стойбище ставить, обустраивать, а здесь, в лесу, всё так хорошо сделано, ладно, да, уютно. Так и осталась младшая царица в бане жить. Орда у неё была маленькая, но дружная. Только жизни радоваться начала, а тут, как гром среди ясного неба.

На Семик это произошло. Проснулась Райс по среди ночи. Резко проснулась, как не спала. Лежит на боку, спиной к банному камню и затылком чувствует, что на неё сзади, кто-то смотрит.

Масляная лампадка на камне горит, свет тусклый. На стене блики пляшут. Тихо. Она защитой Валовой оделась и как бы во сне, не спешно, повернулась на другой бок и чуть не обделалась со страху. За камнем, у стены, стояла голая лохматая девка, зарёванная и чумазая. Райс соскочила, вытаращив на неё глаза и только смогла ошарашено прошептать:

— Апити?

— Убийца, — прошипела в ответ голая девка.

Взрыв различных эмоций захлестнул Райс, от ликования радости встречи, до лютой злобы, за неправомерный упрёк. Мысли все разом спутались в клубок, и она не нашлась, что ответить.

— Ну, зачем, ты его убила? — вдруг зарыдала Апити, сжимая свои кулачки.

Райс, видя ревущую подругу, тоже слёзы душить начали. Она хотела возразить, что лишь защищалась, но Апити такое понесла, что ошалевшая царская дочь, от её речей и реветь расхотела, и ответить не смогла.

— Ты убила его не тогда, когда он тебе меч в бок воткнул, а когда договор с ним заключила, мол, все у нас с тобой по сговору будет, для вида, а сама, на следующий же день, Славой к себе привязала. Ты убила его тогда, когда обещала, что жить будете в дали друг от друга, а сама, в свадебный поход с ним подалась, колдовством своим его убивая. Ты убила его тогда, когда тебе надоело с ним играться, приручив к себе, отринула его от себя, заставив мучиться и отчаиваться. Ты убила его, унизив ниже униженного, потащив на бабий пир, превратив его из человека, в скотину озверевшую.

Апити продолжала обвинять подругу, заливаясь горькими слезами. Райс потупив глаза молча слушала.

— Что же ты наделала? — в конце концов заключила провидица, — ты же судьбу сломала, предначертанную. Он должен был жить и стать царём, но он им не станет. Оборвав его судьбу, ты сломала все наши, на него завитые. Мою, свою, сына. Что же ты наделала?

И с этими словами, она в истерике выскочила наружу. Ошалевшая Райс, плохо соображая, несколько ударов сердца сидела, как заворожённая, уставившись на колыхающуюся входную шкуру, дёрнулась, приходя в себя и с воплем «Апити!», кинулась следом, но её уже и след простыл.

От воплей младшей царицы, вся орда поднялась по тревоге, но в лесу была ночь и искать беглянку, не представлялось возможности. Факела, конечно, зажгли, по округе побегали, но никого не нашли.

Райс вернулась в баню, завалилась на лежак и оцепенела, не реагируя ни на что. Астера, которая жила вместе с ней в бане и затаившись в углу слышала, буквально, всё, что выговаривала Апити, к младшей царице не лезла, лишь когда ребёнок затребовал грудь, то молча, словно тень, поднесла и подложила его к Райс, для кормёжки.

С восходом солнца, в баню, к хмурой царице, зашла Линха. Райс всё так же лежала неподвижно, уставившись на масляную лампадку и никак не отреагировала на вошедшую Старшею.

— Моя царица, — начала боевая дева, видя, что на неё не обращают внимания, — могу ли я свои мысли молвить?

Райс медленно повернула в её сторону голову. Она напоминала человека, из которого выпили жизненные силы, все без остатка. Осталась одна оболочка. Не дождавшись разрешения говорить, Линха всё же решилась: