Зачем я так сказал? Солгал же. Не знаю, само вылетело. Когда-нибудь моя речь перерастет в легенду, покроется ореолом тайны… Нет, тысячелетие дерево не перенесет. Амулеты, конечно, обработаны «нетленкой», но сам материал нестойкий, подвержен стиранию. Но два века – точно протянут!

Потом мы ужинали, немного выпили. Дети, двое пацанов – погодков десяти и девяти лет, которые недавно вернулись с каникул от бабушки, донимали меня вопросами. Отшучивался. Не умею с детьми общаться. Надо бы тренироваться, у самого сын будет. Или есть. С течением времени совсем запутался.

Перед уходом Серега отозвал меня в сторону.

– Ты не вернешься? – спросил, переминаясь, глядя в сторону.

– Скорее всего, нет.

– А Зинка?

– Вернется. Ей со мной физически не уйти.

– Береги ее.

– О чем разговор! Вот тебе последний подарок, – протянул другой медальон. Тоже деревянный с нарисованным на нем зеленым рыцарским щитом. – Носи на себе. Одну пулю остановит, но потом придется заряжать так же, как и целительские. Ты поймешь по наполнению, почувствуешь.

– Спасибо, Егор, – сказал и крепко обнял меня. – Береги себя, друг.

Я в ответ сильнее сжал объятия. Ободряюще похлопал друга по спине.

По дороге домой Зина призналась:

– Я Эльке сто тысяч евро оставила, ты не против? Они все в кредитах, а получают… сам понимаешь. Она учитель младших классов.

– Не оправдывайся, не против я, и более того, видел, как ты деньги брала. Не переживай, нам хватит. Я же кое-что заработал в салоне… Мне самому неудобно было предлагать.

– Вот и я поэтому не Сережке, а Эльке деньги передала, он бы не взял.

– А я все думал, догадаешься ты брату часть наследства предложить или нет. Смотрю, берешь. Ну, думаю, не все еще потеряно, можно из тебя человека сделать. А то: «Всю жизнь мечтала о денежном дожде!» – попытался спародировать, но получилось только передразнить.

– Да иди ты! – отпустила мою руку и отвернулась в сторону. Делано обиделась.

Лиза бы обязательно съязвила и выставила все так, что я бы виноватым остался. Разница между ними огромная, как между огнем и водой, и я, оказывается, люблю погорячее. А ведь всегда предполагал обратное. Лизу шутливо «мартышкой» обзывал и всерьез мечтал, чтобы она угомонилась. Но «все познается в сравнении», и к этому афоризму я бы добавил: «…и в расставании».

В поезде мне пришлось объяснить ситуацию с родителями.

– Так ты изначально все помнил?! – Зина задохнулась от обиды, отвернулась и зарылась лицом в подушку. В купе мы ехали вдвоем, выкупили все четыре места.

– Ты меня вообще слышишь?! – пришла пора и мне возмутиться. – Я тебе русским языком объяснил: в голове случайно всплыл логин, хлоп – родители! И мне кажется, что мы договорились об истериках…

Девушка рывком села. Губы – ниточки, глаза – огонь, лицо – сама злость. Пантера перед прыжком, не иначе. А в душе боль, видимая и без помощи Фионы.

– Договорились?! – прошипела сквозь губы. – Ты… ты… тебе нельзя верить!

– Хватит! – жестко остановил я девушку, готовую разразиться еще чем-то, наподобие: «Ты меня не любишь!» – и это заставило бы меня задуматься. Я уже не мог ответить категорично «да» или «нет», чувство к Зине было сложным. – Я оправдываться не собираюсь. Разговор окончен. Если так будет продолжаться, то в Красноярске мы расстанемся. – После этих слов запрыгнул на вторую полку и отвернулся. Так оно будет лучше, перебесится. Неожиданно для себя я разозлился на самом деле.

Зина, вопреки моим ожиданиям, не успокоилась. В бешенстве вскочила и прорычала:

– Нет, давай разберемся! Ты мне всегда врешь! Ежесекундно, каждым словом врешь! Ты топчешь меня, как слон собачку, ты пользуешься мной и… – девушка замахнулась рукой и… в ней что-то треснуло. Будто стержень, крепящий всю ее суть, сломался. Вяло опустилась на полку, как-то неестественно скорчившись, словно стала гуттаперчевой. Механически, не думая, поправила постель, легла, отвернувшись к стенке, с головой накрылась одеялом и замерла. Казалось, даже дышать перестала, словно хотела исчезнуть, превратиться в мышь, стать невидимой, умереть совсем…

«Она не уйдет, не надейся, – усмехнулась Фиона. – Обещал – вези. А злишься ты на себя».

«Да пошла ты! Сама все уши прожужжала: ждет, ждет!»

«Ох, Егор, Егор… Мне бы твои проблемы! Они яйца выеденного не стоят, – сказала тоном мудрой старушки. – Ты любишь Лизу, всем сердцем, но и к нынешней спутнице неравнодушен. Для мужчины – это нормально, не мучайся. Ты обязан беречь и защищать свою «самку» и ваше возможное потомство. А девочка любит искренне, благородно, самоотверженно и сама об этом еще не ведает. Чисто тургеневская барышня, разве только о смысле жизни не рассусоливает. Поверь моему опыту, она еще попросит от тебя ребенка и отпустит, лишь бы ты был счастлив. И сама от этого счастлива будет. Сказать, о чем она думает? У нее все так явно в ауре полыхает…»

«Не надо! И вообще заткнись, не до тебя. Опыт! Тоже мне. Откуда у тебя опыт?»

В ответ Фиона лишь загадочно улыбнулась. И как это ей удается, не показываясь, одним лишь молчанием?

Наутро Зина вела себя как обычно. О вчерашнем разговоре не вспоминали.

«Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую, – выбивает слезу Саруханов. – Молодые мои старики, мы еще, мы еще повоюем», – и сердце рвется от умиления.

Я же при встрече с родителями чувствовал себя отстраненно, словно кино смотрел. Полюбовался предками, успокоил их, как мог; подарил целительские амулеты, якобы из буддистского монастыря; сказал, что приеду, как только позволят обстоятельства, и мы расстались. Лишь тогда меня что-то кольнуло. Иголка в сердце вошла, царапнула, оставив недолго сочащийся след, и вышла. Стало немного грустно. Но я почему-то был уверен, что мы еще встретимся, и все будет хорошо, а пока предстояла работа…

Зина показала себя настоящей актрисой. Невозмутимо, будто всегда это знала, восприняла сведения о Бурятии, о монастыре, о разводе с женой, кстати, юридически не оформленном, и прочих нюансах моей первой жизни. Глаза ее горели от любопытства и, как это ни странно, от счастья. Она льнула ко мне, изображая перед мамой близкие взаимные отношения и, кажется, мать в таковых убедила. А когда мы оставались наедине, ни о чем не спрашивала, превращаясь в образцовую жену. Меня это устраивало.

Чартер. Это слово навевает образ: «боинг», красивые стюардессы с напитками, комфорт. В действительности это оказался АН-3 – модификация АН-2 с керосиновым движком, от Богучан до Вартарара – вертолет МИ-8. Багаж не досматривали совсем. Единственное – пропустили всех через металлоискатели. Мечта террориста или контрабандиста, особенно учитывая, что рюкзаки, сумки, коробки и разномастные свертки все время валялись рядом.

В нашей группе кроме нас было еще восемь человек: трое явных блатных и пятеро ученого вида бородатых мужиков, классических геологов. От турфирмы – молодой шустрый парень: гид и массовик-затейник в одном лице.

– Дышите глубже, пролетаем девственную тайгу! – орал он сквозь шум винтов. – Давайте споем: «Под крылом самолета о чем-то поет…» – провопил до невозможности фальшиво. – Зиночка, подхватывайте! – тупая шутка, но все развеселились. Три часа болтанки в шумном МИ-8 – не хухры-мухры! Перед посадкой наизнанку выворачивает, в ушах будто воск, вибрацией утрамбованный.

В Богучанах за пять часов ожидания мы, пассажиры, разумеется, перезнакомились. Там что-то не срасталось у организаторов. Хотели отложить полет на завтра, но из-за шума возмущенной общественности в последние разрешенные минуты скомандовали быстро грузиться в вертолет. Разрешенные – значит, «крайние» вечерние, потому как по ночам гражданские вертушки не летают.

Блатные назвались по именам и сразу попытались пристать к Зине, единственной женщине, но она их отшила:

– Мы с мужем в свадебном путешествии. – Я только хотел было нагнать на них немного жути (исключительно словами!), как она добавила: – Он следователь по особо важным делам. Вопросы есть?