Казалось, чего лучшего желать — надёжная защита без дополнительных расходов, — всё оплачивалось из государевых податей. Ан нет же! Находились строптивые хозяева: я, мол, стражу для себя нанимал, и никаких объединений и учёб! Таких воевода убеждал, подьячий уговаривал — ни в какую! Тогда во исполнение Указа строптивца брали на правёж — в холодную, чтоб одумался. Не помогло — вызывают наследников, передают хозяйство, а виновного в столицу, там разберутся. Два случая таких было, а потом всё пошло в добром согласии. Молва о строгом воеводе впереди его бежала!

Примерно в середине пути, только Клим с коня сошёл, в гостевой избе не успел из бороды наледи снять — мороз добрый был, — Ахий следом со словами:

— Клим Акимыч, непорядок тут. Как прошёл слух, что опричный воевода грядёт, трое стражников деру дать хотели. Двоих поймали. Голова спрашивает, что с ними делать?

— При чём тут я? Это его забота.

— Так-то так, только бежали они потому, что кудеярили и один из них тебя видел и признал в тебе кудеяровского атамана.

— Да?! А что они бежали?

— Не знаю.

— Тогда давай их сюда, поговорим.

Дорого далось Климу спокойствие. В груди будто что-то оборвалось, и подумал: «Вот и новая встреча! И не с одним, а сразу с тремя!»

Вернулся Ахий и спросил:

— Можно вводить? По одному?

— Давай обоих. Ты пытаешь их, а я слушаю.

— Ладно.

Три казака ввели двух беглецов-стражников. Каждому лет под сорок, в волосах проседи и залысины. В глазах — страх. Остановились в дверях, сняли шапки, перекрестились как положено. Отпустив казаков, Ахий приказал:

— Подходите ближе, чтобы вы присмотрелись к нам, а мы к вам. Кто из вас Худяк?

Беглецы остановились посреди комнаты, переглянулись, ответил тот, который был пониже ростом:

— Худяка нет, он утёк.

— Плохо дело. А Быструн ты?

— Азм есмь Быструн, — скороговоркой ответил высокий.

— Хоть и Быструн, а поймали, — усмехнулся Ахий.

— Никто нас не ловил. Пришли сказать, что уходим, а нас в подвал.

— Ага, вон как. Ну а ты, значит, Евсей — одноименец нашего стражника-наставника. Отвечай, Евсей, почему в бега метнулись?

Переглянулись стражники. Евсей шапку валиком скатал, Быструн — блином примял. Молчали. Ахий повысил голос:

— Евсей, тебя спрашиваю, молчанкой не отделаешься. Плетей отведаешь — казаки вон за дверью.

— Испугавшись... Кудеярцев повесят скорей, чем в опричнину примут... А Худяк вон его узнал... — Евсей шапкой показал на Клима.

— Ну а ты, Быструн, что поведаешь нам? Почему испугались?

— Худяк признал в нём атамана, кой побыл сколько-то в ватаге и пропал. А пришли царёвы вои. Началось такое! Мы сбежали, потому живы остались.

— Сами атамана того зрили?

— Зрили издали, а близко — не.

— И похож?

— Вроде... — замялся Быструн.

Евсей добавил:

— Не-е. Худяк говорил: с одной стороны лицом на атамана смахивает, а другая — посечена.

— Так по каким же приметам признали? Бородавку, родимое пятно под глазом видели? Раз шрама не было.

— Не заметил пятна... По обличию признали...

— Когда атаман у вас был?

— Четыре лета, видать, минуло.

— А кудеярил сколько?

— Я — без месяца два года, а Евсей поболе.

Евсей хотел что-то с казать, но безнадёжно махнул рукой. Климу надоело слушать бестолковый допрос, он спросил:

— Быструн, тебя за язык тянули про кудеярство рассказывать?

— Да нет... Как-то... с другами...

— Хреновые у тебя други! — заметил Ахий.

— Вот так-то что с другами! Теперь посмотри на мой шрам. Сколько ему лет?

Ответил Евсей:

— Много. У меня на плече такой — ему без мала десяток лет.

— Этому меньше, шесть. Так вот, не мог я быть без шрама четыре года назад. Так что вклепались вы.

Оправдывался Быструн:

— Мы-то что, издали видели. А вон Худяк в охране твоей был...

— В моей охране, да? Может, он слепой? Ну да ладно... Вот мой приказ, стражники: вы знаете, где Худяк. Приведите его и оставайтесь стражниками.

— Хотя следовало бы дать плетей! — высказался подьячий.

— Наверно... Вашему голове скажу, чтоб не наказывал. И запомните: вы никогда не кудеярили! И никаких атаманов не видели! А раньше болтали по дурости. А ну повторите! Евсей... Ты, Быструн... Помните — эта ложь во спасение! Грех на себя беру. А теперь — бегом за Худяком, а то, не ровен час, замёрзнет. Да растолкуйте ему всё как следует. И чтоб спали сию ночь на своих местах. Идите.

Стражники поклонились:

— Спаси Бог тебя, господин воевода. — И задом пятились до двери.

Ахий проводил их мимо казаков и, вернувшись, усмехнулся:

— На зады на рысях пошли! Не сбегут по дурости?

— Не думаю. Приказчикам скажи, пусть забудут о случившемся.

В день отъезда Клим, уже верхом, заметил в стороне Евсея, Быструна и третьего незнакомого стражника. Тронул коня к ним, те стащили шапки, хотя мороз крепкий был с ветром.

— Ты и есть Худяк? — спросил Клим. — Шапки-то наденьте, без ушей останетесь.

— Аз — Худяк, господин воевода.

— Кудеярил?

— Ни в жисть, господин воевода!

— А с атаманами якшался? Охранял их?

— Как можно, господин воевода!

Клим поманил его и, склонившись с седла, тихо спросил:

— А если по правде: похож я на того атамана?

— По правде — не похож. Вклепался. Прости, воевода!

— То-то. — Погрозил пальцем и отъехал.

До следующего места сбора чуть не двести вёрст. После ночёвки в каком-то остроге ехали ходко. Останавливались, только чтоб чистить ноздри коням от наледи да и самим поразмяться, пробежав с версту, держась за стремя. И снова в седло. Кругом белым-бело, и небо белёсое. Низкое солнце облаками укуталось — видать, и ему холодно, вон как мороз щёки пощипливает! И мчатся они по дороге, в три следа накатанной по Сухони-реке. По сторонам вешки саженные натыканы, уже до половины засугробленные. Справа и слева до берегов — голоса не хватит. И там синие-синие леса стоят, а вон на всхолмках избы дымятся. Тут у дороги шалаш поставлен, рядом костёр горит и старновка постелена — ежели желательно, перекусить можешь и отдохнуть. Услыхав конский топот, из шалаша хозяин вылез. Но нашим недалеко осталось, мимо промчались.

Пути-дороги дальние позволяют хорошо поразмыслить. Однако ж надо быть ладно одетым, чтоб при таком морозе с ветерком и свободно в седле сидеть, и думу думати... К Климу начинает возвращаться прежняя сноровка... Вот опять соберутся люди, и будет он, как прежде, обучать их воительству. Эти вои за саблю много лет держатся, ею хлеб свой зарабатывают. И теперь им нужно внушить, что побеждают не силой, а умением, ловкостью, а чаще хитростью. Бердыш и копьё многие в руках не держали... И ещё стрельба из лука и ручницы, обязательно при движении. А самое главное — эти люди должны понять, что обучение необходимо им и их подчинённым. Тут нужно... На этом месте остановились размышления Клима, и горько и смешно стало: видать, умер лекарь-Клим, а крылья расправляет Клим-воинник! Вот тебе и зароки...

Вспомнились беседы с мудрым старцем Сургуном, с Гурьяном, с Нежданом и вот в последнее время с Аникой и отцом Назарием — все в один голос твердят о его воинском мастерстве. А вдруг они правы? Может быть, именно в этом и есть указание свыше! А он топорщится, как овца неразумная! И вспомнил он, что в сложных обстоятельствах ему вдруг приходили единственно правильные решения! Правда, наверное, поздно начинать службу с сорока лет. Может быть, действительно, с сотника или с тысяцкого, как предлагал Аника. Россия воюет со многими — и в Ливонии, и на севере с финнами и шведами, да и с поляками и Литовским княжеством дружбы нет и не будет, а с татарами на юге война каждый год, так что прославиться есть где. А вдруг узнают? Впрочем, воды много утекло, да и выпячиваться не следует.

Подумал так, и тут же начал ругать себя за гордыню сатанинскую: вишь — уже воеводой себя мыслит!.. А всё ж — почему так ему мыслить нельзя? Ведь на деле от него ущерба русской славе не будет, а наоборот! Будут гибнуть люди? Будут! И до него, и после него станут гибнуть, но при нём — меньше, а побед больше! Вот так! Это что: великокняжеская кровь заговорила или наваждение?!. Ладно, поживём — увидим!