После майского разговора с Захаром ещё по пути в Соль Вычегодскую прошло вон сколько времени, и угроза атамана размылась. Климу хотелось верить, что всё обойдётся. Показалось — Захар за ум взялся, он Макару сказал, что Клим не только лекарь, но и вой отменный... Однако всё рухнуло, когда от Гульки узнал о приезде Аники в Коряжмы и о том, что Захар поехал к хозяину... Безносая баба с косой приблизилась, стоит за плечами, и не только у него. Опять пытки, смерти!!

Тут Клим задумался всерьёз: нужно всё кончать до Разбойного приказа, тут, в Соли Вычегодской... Без смерти не обойтись... Их будет две. У него английский пистоль. Подойдёт он к Захару и крикнет: «Божий суд, атаман!» Одна пуля в его голову, другая — в свою. Очень просто. Но атамана, разбойника похоронят на кладбище а его, Клима, за оградой, без отпевания, и гореть ему извечно в геенне огненной! Из-за этого проходимца! Может, стукнуть его одного... Нет, это — убийство!.. Убийство... Если бы тогда, в пятьдесят третьем Аким рубанул бы Харитона... Служил бы Юрий у царя, может, воеводой стал бы, да и Аким не погиб бы... И вот опять... Постой, а если его действительно вызвать на суд Божий? Не, не пойдёт. Скажет: «Татя должен судить государев суд». И всё... Аника осторожен, ввязываться в такое дело не станет.

Долго Клим прикидывал, взвешивал и так и эдак и порешил: захочет тот убежать или крикнет помощь — застрелить его и себя. Вечные мучения в аду — значит, судьбина такая... Да и какие у него, Клима, заслуги перед Всевышнем, чтоб попасть в рай! Одни грехи и греховные помыслы. Клим решил свой замысел исполнить сразу после беседы с Аникой — надеялся на такую беседу.

И вот побеседовали... Клим возвращался из хором к себе и повторял беседу ещё и ещё раз. Зачем потребовалось Анике разговоры о награде, благодарности? Ведь он обязательно станет помогать Захару, да, пожалуй, для него и другого выхода нет. В Москве, конечно, знают: Строгановых и их владения охраняют не ангелы, а взявшиеся за ум разбойники. И вот один из бывших воров обнаружил архитатя. Он, Аника, за государя горой! Вот привёз спорщиков, судите, рядите, а его дело сторона, как порешите, так и станется. Разумеется, могут потонуть и его, но он мужик с головой — зараньше подмажет кого надо. Итак, на Анику надеяться не след. Нужно решать дело самому... Вот завтра поутру... Лёгкие шаги сзади. Клим оглянулся: около плетня серая тень... Вера! Подошла, прижалась к нему.

— Что делаешь тут среди ночи?! — всполошился Клим.

— Тш-ш, — прижала палец к его губам, зашептала: — Я тебя оберегаю.

— От кого же?

— Тебя позвали, я мышкой следом. Смотрю — к хозяину торопится Злыдень с подручным. Они позади хором прятались. Ты вышел, Злыдня к хозяину позвали...

— Ну и что из этого, глупышка? Злыдню у хозяина много дел.

Они шли по улице, Клим легонько обнял её левой рукой.

— Климушка, чую я — за тобой беда ходит! Стражник Захар тебя извести хочет, а он у хозяина с утра сидит... А теперь — Злыдень. Чует моё сердце... Злобу их вижу.

— Вера, не надо так! Не по нраву мне твоё ведунство, грешно это.

— Какой тут грех, скажешь тоже! Гляну на них, и мне ведомо, _что у них на душе против тебя. Ежели на мне грех, то на тебе больший — ты настоящий ведун! Постой, постой, не перебивай, я тихо. Я многожды видела: приходит к тебе болящий. Ты его руку подержишь, обмолвишься двумя словами, и его болезнь тебе открыта. Правду я молвлю?

— Я — лекарь, и мне положено знать приметы болезней.

— Приметы приметами, а ведунство — это другое, не всем оно дадено. Ты видишь боль каждого, а я только твою душевную, да других, кои против тебя. Спросила я мать, почему так? Ответила: люблю тебя сверх меры, а ты — меня.

— Любовь наша — грешная! — Клим сказал, а тем не менее сильнее прижал её к себе. — Грешная потому, что я вдвое старше тебя, потому что тайная становится явной, и опять же — не венчаны мы...

...Так шли они, обнявшись, по ночной улице. За заборами лаяли собаки, где-то впереди стучала колотушка ночного сторожа. Каждый думал о своём...

...Грешная любовь угнетала Клима. Он обвинял себя в том, что тогда проявил слабость, в ту памятную ночь в начале июня, накануне тезоименитства Фёдора Стратилита! И в то же время чувствовал в Вере что-то близкое, родное. Он был ей благодарен, что она пришла к нему, но, наверное, никому не сознался бы в этом. Как-то он спросил её, почему она выбрала его, урода, старика. Она поспешно ответила, будто ждала такого вопроса:

— Не старик ты вовсе и самый-самый красивый. Но ты — одинокий. Сильный, но одинокий человек.

— Я — одинокий?! — откровенно удивился Клим. — Да вокруг меня постоянно люди!

— Это — твоя работа. Они ждут от тебя помощи, и ты помогаешь им.

— Но у меня есть Фокей, Василиса.

— Твоя правда, Фокей — близкий тебе, ему можешь открыться во всём. Но он постоянно в отъезде. А Василиса... Если ты скажешь ей о своих предчувствиях, о тревоге, она не поможет, а только испугается. Разве не правда?

— А ты станешь помогать мне? Как?

— Стану. О тебе я буду знать всё. Нас будет двое. Тебе полегчает, если тяжесть горя поделить на двоих.

Клим слегка усмехнулся:

— И долго намерена помогать мне?

Вера вздрогнула, повернула к нему лицо, в глазах испуг и слёзы:

— Ты... ничего не понял?! Считаешь меня... Климушка, я пришла к тебе навсегда! Навечно! И ты не погонишь меня, я нужна тебе...

Тогда кто-то вошёл в лекарскую и помешал разговору. Ночью Вера пришла к нему и напомнила дневной разговор:

— Климушка, ты взаправду думаешь, что могу уйти от тебя?

Клим обнял её:

— Ты не обижайся на меня, я ведаю жизнь. Встретишь кого-либо ещё и...

Вера не дала ему договорить, положила свою не по-девичьи сильную руку на его губы, а сама горячо зашептала:

— Тебе многое ведомо, но ты не знаешь бабьей доли, а я знаю. Нас выбирают... А я хочу выбирать сама, и выбрала тебя. И рожу тебе сына, красивого, сильного, доброго, как ты. А потом дочь, она будет в меня... Молчи, молчи! — Она ещё сильнее зажала ему рот. — Ты небось обо мне всякого наслышался. А я клянусь тебе всем, что дорого мне на этом свете! Призываю Богородицу во свидетели — отныне, кроме тебя, не подпущу ни одного мужика! — Она перекрестилась и принялась целовать его, крупные капли слёз падали на его лицо.

Потом шептал Клим, горячо и настойчиво, а Вера молчала. Только, когда шевелилась, в её широко открытых глазах отражались блестками золота освещённое луной окно... Он любит её, желает, чтоб она постоянно находилась рядом. И всё ж их любовь называется блудом! А жениться не может! Ему нельзя иметь детей — на нём великая государева опала! И эта опала падёт на его жену, на его малолеток... Клим шептал долго, горячо и настойчиво. Потом замолк, молчала и Вера. А утром, уходя, задала показавшийся Климу неуместным вопрос:

— Ты взаправду любишь меня?

У Клима невольно вырвалось:

— Это моя и твоя беда!

Вера поцеловала его и, улыбаясь, ушла. А Клим принялся вспоминать, что он сказал ночью? Он ругал себя, потому что наговорил много лишнего.

На следующий день Вера, как всегда, работала и помалкивала. А придя к нему ночью, нашептала такое, что у Клима зашевелились волосы от ужаса.

— Климушка, я теперь знаю всё про тебя! — радостно сообщила она. — Ты — изгой и хоронишься здесь от своих врагов. Стражник Захар что-то знает про тебя. Ты — боишься его. А этот подлиза, ярыжка Гулька, жрёт твой хлеб и подсматривает да подслушивает для Захара... Хорошо, что ты не женишься на мне. Кто докажет, что мои дети от тебя? Мало ли в нашем посёлке у девок нагульных дитять. А я — рядом с тобой, и дети у тебя будут!

Доводы Клима она спокойно отвела, будет, мол, так, как сказала она. Клим рассердился на её безрассудство и пообещал:

— Выгоню и дверь запру! Позор какой — нагульные дети!

Вера смеётся в ответ:

— И выгонишь, и запрёшься... А я стану под окном и будут плакать всё громче и громче. Ты не выдержишь, откроешь окошко, и я птичкой влечу!