Молчание длилось бесконечно долго. Клим тоже задремал.

Пробудился от хриплого смешка Ивана:

— Во! И тебя сморило! Ладно, иди отдыхай. Да помни: вечор ко мне весёлых людей приведут. Последний день масленицы широкой. Грехи потом отмолим. Эй, люди! В постель меня.

...Для Ивана тот вечер был испорчен. Постный вид Клима рассердил его. Он кивнул скоморохам, те окружили Клима и вовлекли в дикий танец... Клим особо не сопротивлялся, но, двигаясь с козой, не отрывал осуждающего взгляда от смеющегося Ивана. Тот так раззадорился, что вскочил, чтобы включиться в пляску. Его услужливо подхватили под руки...

Тут ему стало плохо, его положили на лавку. Клим, освободившись от козы, принялся за ним ухаживать. Прибежали другие лекари. Скоморохов прогнали.

Ивана отнесли в постель. Он подозвал Клима и тихо ему сказал: — Не умеешь ты веселиться... Всё испортил... За такое наказываю... А тебя не буду. Уйди.

Узнав о происшедшем, Борис удивился:

— Под счастливой звездой ты родился, Клим Акимович! У нас за такое у бояр головы летели!

Далее день за днём долгие службы в молельне государя. Царь спокойно дремал в своём кресле. Вечерами Клим читал Священное писание около постели государя, а изредка, по праздникам, играл с ним в шахматы...

И вдруг... В конце второй седмицы Великого поста дослух принёс известие из знахарской избы. Там будто бы волхвы гадали и пришли к решению, что государю осталось жить до Кириллова дня (18 марта).

Услыхав приговор, Иван два дня не мог произнести ни слова. Клим и лекари сидели вокруг постели, но помочь ничем не могли. Государь сперва начал мычать, потом разразился такими проклятиями, что и здоровому за ним не угнаться. Стругавшись, приказал собрать в знахарскую всех привезённых лекарей и волхвов. В избе забить окна и двери, обложить соломой и ждать. Ежели на Кириллов день предсказание не свершится — сжечь лжепророков. Приказание отдано на Алексея Божьего человека (17 марта). Клим был приезжим знахарем — забрали и его, а Иван сразу не хватился.

В знахарской избе-пятистенке оказалось человек тридцать, сразу стало душно и запахло потом. Большинство заключённых буйствовало, доходило до драки, особенно когда убедились, что окна и двери забиты и завалены соломой. Принялись вспоминать и искать, кто первый назвал Кириллов день.

Клим присел в дальнем углу. Он не завидовал этим людям, терявшим человеческое достоинство. Он представил, что начнёт твориться, когда подожгут солому! Впрочем, кроме него смирно сидели ещё пять человек. Один из них подсел поближе со словами:

— А я тебя знаю, воевода Одноглаз.

Это был крепкого сложения мужик лет под пятьдесят. Тёмные седеющие волосы на голове перехватывал ремешок, борода и усы подстрижены и расчёсаны. На нём белая рубаха до колен, белые же порты и онучи с лаптями.

— Прости, дорогой, но тебя не припомню.

— Известное дело, нас было много, а ты один со стремянным. Я есмь брат от Ильми-старца, Кауком звать.

— Колдун его?

— Не. Прорицатель... Ну вот, начинается! — Последние слова относились к толпе, ринувшей из первой комнаты к ним с возгласами: «Он! Он!» «Злодей!» «Волхв финский!»

Кауко встал навстречу толпе, протянул к ней обе руки и, громко зашептав что-то, стал медленно наступать. Толпа остановилась, затихла, потом попятилась. Многие принялись стучать в дверь, кто-то сорвал пузыри с окон, орали: «Стража! Колдуна нашли! Того, кто государя обрёк! Поймали!» Охрана снаружи переспросила. Ей сбивчиво пояснили. Там побежали докладывать начальным людям.

Кауко вновь присел около Клима, который посочувствовал:

— Пожалуй, ты прежде нас к палачам попадёшь.

— Не. Эти крикуны мне жизнь даруют. Только мы с тобой в живых останемся.

Клим не очень верил прорицателям. Он принялся расспрашивать Кауко о ските на озере, про старца Ильми...

Ночь проходила. Из-за порванных пузырей на окнах изба быстро остыла. Сильно озябшие решили подтопить печь, но тут же пришлось потушить огонь — дымовое творило оказалось также забитым.

Через снопы соломы в окна пробивался рассвет. Перед избой раздался разговор, в избе насторожились — неужто пришли поджигать! Но стражники принялись отдирать доски от двери. Знахари рванулись поближе. Образовалась куча мала. Кауко шепнул Климу:

— За нами с тобой пришли.

Перед стражей в дверном проёме предстала стена перепутавшихся тел. Кликнули помощь, бердышами и саблями образовали проход у двери и увели Кауко и Клима. Дверь опять забили и завалили соломой. Пока вели, Клим успел шепнуть финну:

— Наверное, зная наперёд, тяжело жить? А?!

— Ничего, живём пока.

Их сразу повели к Ивану. Тот подозвал Клима и вроде как улыбнулся ему:

— Прости, Клим, мои перестарались. Лекарю скамью!

На Кауко он набросился с руганью:

— ...предсказатель! Вот и Кириллов день, а я жив и бодр! Напугать хотел... Я тебя напугаю! Вот тут сей час повешу за одну ногу, и будешь висеть пока не околеешь! Ха! Я добрый: даю выбрать — за правую или за левую? Быстро!

Рядом кат с помощником закинули верёвку за балку и приготовили петлю для ноги. Кауко удивительно спокойно смотрел на беснующегося царя.

— Так за какую же? Говори!

— Спешишь, государь великий. Кириллов день только начался.

Иван как-то на глазах обмяк, побледнел:

— Ладно! Повесим вечером с первой звездой! И не за ногу, а за... Ха-хаха! В чулан его! — И, приободрившись, обратился к Климу: — Твои травы помогают! Сегодня я оживел. А после бани ещё лучше станет.

— Прости, государь, отпусти меня, я не спал эту ночь...

— А! Тогда тебе баня самый раз! Тут на постели растираешь, все боли затихают. А в бане ещё лучше будет... Как это я раньше не сообразил! Люди, в баню калачей и мёда липового, хмельного! Хоть и пост, Бог простит! Потом в шахматы. Раз ты ночь не спал — я обыграю тебя обязательно!

Клим понял, что бани избежать не удастся! Как-то Иван посмотрит на застаревшие рубцы? Не разбудят ли они его воспоминания? Раздевались в предбаннике на соседних скамейках... Обширную комнату освещали всего четыре настенных плошки. У Клима появилась надежда, что при таком освещении, да ещё в пару, царь не обратит внимания на его тело. Иван был на удивление весел, он шутки ради плеснул кипятком на неповоротливого банщика. Тот взвыв, выскочил из предбанника. Государь хохотал: оказывается, увалень бегать умеет!

Поддерживаемый служителями, он пошёл в мыльню, Клим за ним. Здесь было ещё темнее — Клим освободился от скованности. Тут умеренно жарко, дышалось легко от обилия мяты. Ивана положили на скамью, покрытую холстиной. Банщики намыливали горы пены, смывали её и вновь намыливали. Потом царь отпустил банщиков и подозвал Клима, который теперь успокоился и принялся привычно поглаживать и растирать тело царя, который, забыв обо всём на свете, покрякивал от удовольствия. Следующей была парильня. Клима удивили совершенно свеженарезанные веники — это-то в конце зимы! Иван похвалил умельцев...

Вернувшись в предбанник, Иван и Клим накрылись простынями, сели за столик, с большой миской слегка подогретого мёда и белым пышным караваем кренделя. К тому времени государь заметно устал и посуровел. Не развеселил его и хороший кубок хмельного мёда. Клим вначале ел только для вида, хмельной мёд окончательно снял напряжение, он взялся за крендель основательно и не заметил, когда Иван перестал есть. Про опасное соседство вспомнил, когда услыхал голос царя:

— В знахарской, видать, проморился!

Рука Клима не донесла до рта кусок кренделя с мёдом:

— Проморился, государь.

— Ты ешь, ешь! — В голосе царя появилась грозная нотка.

— Благодарствую. — Климу теперь стало не до еды — его простыня соскользнула. Иван смотрел в упор на застарелый шрам на плече и более свежий на груди.

Последовало молчание, по знаку Ивана унесли столик. Теперь Клим сидел перед царём, поджав ноги под скамейку. Царь мрачно приказал:

— Ну-ка, покажь ноги.

На пальцах и ступне оставались тёмные следы ожогов. Взглядом опытного палача Иван определил: