Буйный ветер по-над гаем
знамя развевает,
кони ржут, клинки сверкают,
войско выступает.
С ним идет повстанцев сила,
страх бойцам неведом,
впереди Тарас Трясило,
и Зарема — следом.
Про гарем любовь шальная
память погасила…
Ей Украйна — мать родная,
хан ее — Трясило.
Он ее глубоко ранит…
«Что он так терзает?..»
Брови хмурит, и не глянет,
и не приласкает.
И она сказать не смеет,
слезы льет немые,
спину взглядами лелеет,
плечи дорогие…
Сыростью осенней тянет,
песни — словно ночи…
Молча слушают крестьяне,
только грязь толочат.
От ненастья лица сини,
только ветер злится…
Не одна тут свитка ныне
кровью задымится.
Косы солнце распустило
в небе золотые
и на ноги в синих жилах
льет лучи косые.
И идут крестьяне полем
вместе с казаками…
Сердце панская неволя
превратила в камень.
Не видать конца и края
грозной веренице…
Провела нужда большая
борозды на лицах…
Ваш поход мне сердце тешит,
как же вас люблю я!
Ветер волосы им чешет,
бороды целует.
……………………
Тускло Альта зарябила,
замок виден далеко…
В танце — кони, пики, вилы
и сверкание клинков…
И Тарас сурово глянул
вдаль вокруг из-под руки…
Встрепенулись тут селяне
и замолкли казаки.
Что там даль им раскрывает,
и синеет, и шумит?..
По-над полем, по-над гаем
с граем воронье летит…
«В бой, — Тарас кричит, — мы смело
полетим, врагов круша!»
А за лесом зашумело,
и встряхнулась вся душа…
Лава всадников крылатых
вылетает на рысях…
Солнца отблески — на латах,
на железных шишаках…
То не синие туманы —
кони, на ходу легки…
Вслед за гетманом — уланы,
жолнера и казаки.
Полегли, легли селяне
в гулком грохоте атак…
На Зарему и не глянет,
не оглянется вожак…
Ой, турчанка, терпеливо
пригаси любви огонь!
Вся припала к конской гриве,
и летит, пришпорен, конь…
Весь он в мыле, и стрелою
он несет, несет, несет…
Вдруг удар, удар! Землею
в грудь, в лицо ей тяжко бьет,
близко, близко, словно сбоку,
как в подушке голова…
Небо синее глубоко…
Золота трава…
Эта травушка степная
словно лебедем кричит,
над Заремою, стеная,
наклонилась и шумит…
Мчит Зарему ночь пугливо
до беспамятства межи…
У коня — кровава грива,
тут же рядом он лежит.
У него глаза мутнеют —
боль остра и глубока…
Ноги вытянул и шею,
сводит судорга бока…
Крики, залпы за дубравой,
пошатнулся панский стяг.
В бой идут крестьяне лавой,
только вилы их блестят.
На Тараса толпы лезут,
сеча грозная кипит.
О шеломы бьет железо,
отлетает и звенит…
Сдвинул гнев Тарасу брови,
тени пали на чело:
и его и вражьей кровью
пропиталось всё седло.
Что Тараса ожидает?
Испытанья — велики.
Только ветер рассекают,
словно молнии, клинки…
Всё шумит в пыли зловонной…
Протянулась вон рука,
горло с воротом червонным
вырвал дядька у панка…
Потонуло солнце в гаме,
солнце падает, ой, глянь…
Под копытами, ногами
ходит ходуном земля.
Бьет с утра до ночи Альта
кровью туго в берега…
Улепетывает шляхта,
следом гетман — ей слуга…
Удирает злая сила, —
хоть и сила в их руках.
Гонит их Тарас Трясило
блеском радостным клинка.
Слышно: «Смилуйся, будь братом!
Детки у меня, семья!»
А за гетманом с магнатом
крики дальние звенят…
Крики, выстрелы, копыта…
«Шибче в город… там ведь дочь…»
Ворот, золотом облитый,
рвет рука с застежек прочь…
Бьет коня он снова, снова,
сердце бьется, свист в ушах…
А глаза налиты кровью,
к носу брови сдвинул страх.
Голь взяла панов в работу —
в город мчатся во всю прыть,
но железные ворота
не сумели тут закрыть…
«О пан Езус,
[32] будь над нами!..»
— «Пан, сдавайся и молись!..»
То повстанцы за панами
в замок дружно ворвались…
Песня — рана огневая,
всё в крови мое чело…
Солнце глянуло, сгорая,
и за темный лес ушло…
Песнь моя подобна ране,
звуки лейтесь, глубоки!..
Молча резали селяне,
с буйным кличем — казаки…
Там, где трупы, онемело
стены темные стоят…
В замке гетман и Ягелла
и испуганный магнат…
И пока на стены глянул
день, скрестив с врагом клинки,
молча резали — селяне
с буйным кличем — казаки.
Знали все — идут к могиле,
к цели нет конца пути…
Столько трупов навалили —
ни проехать, ни пройти.
Ныне быть хочу бояном,
одному им трудно стать…
Помоги же мне, Коммуна,
ты поэму дописать…
В крови копыта конь купает,
сквозь кровь не виден свет глазам…
«К захвату замка приступаем! —
кричит Трясило казакам. —
За мною все!» И к стенам хмурым
повстанцев бросились войска…
И вновь огонь и криков буря
прибоем к нам через века…
Горланит гетман: «Помощь, где ты?»
А в стены — гром, возмездья глас…
И не помогут вам мушкеты
унять разлив восставших масс…
В хоромах гетман. Он не знает
в отчаянье, что предпринять.
А там ворота разбивают,
трясутся окна и звенят.
Бегут… И что-то там упало…
Затих стрельбы мушкетный гул…
В руке Ягеллы с синим жалом
кинжал гадюкою мелькнул.
Ягелла к гетману: «Мой милый,
моя последняя любовь».
А на пороге — сам Трясило,
с его клинка стекает кровь…
Ягелла — гетману: «Желанный,
с тобою сладко умирать…»
«Прими гостей, любезный пан мой! —
кричит магнату так Тарас… —
Припомни, панна, розы в гае,
пастух тебе их предлагал…»
Магнат уж саблю вынимает,
но и Трясило не дремал:
«Гей, выручай, шальная доля!»
Тарас ударил, разъярен,
магната в зубы из пистоля,
и тот навеки усмирен.
«То за цветы!» Но от Ягеллы
себя тут гетман отстранил:
«Еще Украйна не сгинела!
Еще рубиться хватит сил!»
Махнул Тарас клинком, но еле
коснулся гетмана руки…
Они сошлись… и зазвенели
меж ними радостно клинки…
Глазами панна смутно бродит,
губами тихо шевелит…
Она пантерою заходит,
ударить в спину норовит…
Уже кинжал на головою…
Но тут Зарема в двери: раз!
И панна вскрикнула от боли
и на пол грянулась тотчас…
«Ну, что, проклятый, не сгинела?!
Ей жить с таким ли подлецом?»
Споткнулся гетман, на Ягеллу
упал с разрубленным лицом…
А за окошком — гул прибоя…
Трясило выглянул во двор…
Куда казаки с голытьбою
толпой бегут во весь опор?..
Что там за ними громыхает?
С огнем и цокотом таким
за ними стаей пролетают
поляки, гетмана полки…
Тарас объят весь гневом жгущим,
он коридорами бежит
к повстанцам, в панике бегущим,
чьи кое-где блестят ножи…
Но опоздал… Уже нет силы,
уже не совладать с бедой…
Иди ж на смерть, о мой Трясило,
вожак мой славный молодой.
Что дальше будет — время скажет…
Но я не дрогну — не таков.
Тарас клинком призывно машет —
своих скликает казаков.
Меж ними ветер — рад он, рад он,
что кровью панской сыт с лихвой…
Там, где ворота, — баррикады
и возле них — последний бой.
На баррикадах трупы — маком…
Прибой отхлынул и затих…
Отбили первую атаку
и отдыхают казаки…
Что там мелькнуло? Что за звоны?
О слезы, будьте вы скупы!
Блестят хоругви да иконы,
на баррикады прут попы…
Трясило глянул, тут же сразу
померк глазами, замолчал…
Лишь солнца лучик у Тараса
на лбу прощально заиграл…
А те идут, неторопливы,
за ними — гетмана полки.
И тут — конец. Ведь в долгогривых
стрелять не будут казаки…
Тарас поник челом печально,
и на пистоль легла рука.
Зарема глянула прощально
в глаза сухие вожака…
«Сдавайтесь, братья!» — поп взывает
и манит взмахами руки.
Он их крестом благословляет…
И встрепенулись казаки…
Они встают, темнее ночи,
к Тарасу скорбные идут.
А он покорным быть не хочет
и над врагом свершит свой суд.
«Постойте, вы! — кричит Трясило. —
Я им по правде всё скажу!»
И он взглянул на вражью силу,
как будто пересек межу…
«Вас, казаки, берут обманом
попы, посланцы темноты!
Забили голову дурманом
иконы эти да кресты.
За ними пан стоит проклятый,
чтоб вас судить ценой любой…
А вы, как глупые телята,
себя даете на убой!..
Им крови вашей жаль едва ли,
за ними церковь, бог, закон!..»
— «Молчи, молчи! — попы кричали.—
Любой вам будет грех прощен!
Лишь вы безбожника лихого
отдайте нам, его связав!»
И столько злобного и злого
в том крике было, что в глазах
огонь зажегся у Трясила…
И гнев казацкий взбушевал…
Любовь и ласку с мощной силой
народный голос выражал:
«Хвала навеки атаману!»
— «Веди нас, батька!» — «Славен будь!»
— «Покажем и попам и пану
веселый и кровавый путь!»
И враз клинками засверкало
и закипело всё кругом…
Гей, сила вражья утекала
от казаков бегом, бегом…
«Прости!» — взывает поп к Тарасу,
но сабли взмах не удержать,
запутался он в длинной рясе,
никак не может убежать…
Попы, как мыши, — на заборы,
но сабля их сечет, сечет!..
Они сползают наземь споро,
лишь кровь промеж досок течет…
И казаки прошли грозою
тот город весь, и кровь лилась…
Еще не знал такого боя,
так не рубил еще Тарас…
Он только стиснул зубы, брови
и рубит шляхту вновь и вновь.
Его жупан пропитан кровью,
по сапогам стекает кровь…
Но руки вяло вдруг упали:
нет никого, где взгляд ни кинь.
И напролет всю ночь гуляли
и танцевали казаки.
И, вторя кобзам, в бубны били,
пока совсем не рассвело.
А утром город запалили,
и небо кровью зацвело…
«По коням все!» И уж далёко
набатным звоном город бьет…
А месяц ясный одиноко,
как лебедь, по небу плывет.
Мои же думы — гаем, гаем,
как заповедные ключи…
Пожар всё небо обнимает,
на фоне том Трясило мчит…
1925
