О, дней далеких перегоны!..
Не видно Хортицы давно…
Ой, не один казак утонет,
расплещет черное вино…
Вино иль кровь?.. В морском просторе
Тарас ведет своих людей…
Десятый раз ныряет в море
залитый кровью день…
В воде и в небе звезды светят,
и тут и там ясны они.
Как под ножом кровавым дети,
взвывают волки на огни.
Они от голода взвывают,
глаза их бешено горят…
А берега плывут и тают,
меняют облик и наряд…
Тревожно думалось Трясиле —
как тучи по лицу прошли…
Ему подобных не носили
ладони матери-земли!..
О дней далеких перегоны,
всё представляетесь вы мне,
в вас мысль и сердце дивно тонут,
как в проруби или на дне.
Чего, не знаю, сердце хочет.
Ах, то не звезды — фонари,
то светят трубками сквозь ночи
мои герои-бунтари…
Кузнечики выводят гаммы
над темным зеркалом реки…
И веслами, как бы ногами,
перебирают байдаки…
А ночь упала на колени,
им к морю проложив маршрут…
И капли в лунном озаренье
на веслах жемчугом цветут…
Там, в тумане, башни вековые
крепости Очакова стоят,
а на стенах турки-часовые
меж собою тихо говорят.
Что за плеск?.. Из ночи из туманной
дружно выплывают байдаки…
Берегись, Тарас, беды нежданной!
Наклоняйтесь ниже, казаки!
Гулом орудийного удара
тяжко берега потрясены…
А Тарас и радостно и яро
гонит морем грозные челны…
И челны — мушкетами на стену,
часовые — в воду головой…
Выплывают, падают мгновенно
снова лезут оголтело в бой…
И челны идут, туман прорезав,
аж от ядер весь кипит лиман,
мечет в лица волны и железо…
Берегись, проклятый басурман!
Тьма горит… И на челне Трясило
огненным видением стоит…
Мой казак лихой и сердцу милый,
ясно вижу помыслы твои.
Я к тебе тянусь, в тебя я верю,
ты мне жизнь, как солнце, осветил.
Тьма горит… И кто-то, в ней растерян,
в ужасе свой челн поворотил.
Но не удалось спасаться сзади…
В борт ядро ударило ему…
От челна лишь огненные пряди
протянулись, канули во тьму…
В море волны-горы расходились,
а меж ними — маком байдаки.
Уж забыли, что вчера случилось…
Дружно запевают казаки.
Уж забыли, что вчера случилось…
А Тарас всё смотрит зорко вдаль,
в синеву, что дымкой замутилась,
не блеснет ли парусом байдак…
………………………
Пенится, бушует сине море,
но вперед просторы их зовут,
и навстречу им сквозь волны-горы
казаки из Турции плывут.
Ой, немало злата в Цареграде!
Каждый там немало покутил…
Бравый куренной себе в награду
юную турчанку захватил.
Вся она — как робкая мимоза,
шаль у ней — как заревой туман…
Черные глаза глядят сквозь слезы,
их губами ловит атаман…
Потерялись, потонули в море
минаретов стройных купола,
муэдзин уж не встречает зори,
юный хан любовью отпылал.
Юный хан, зарубленный в гареме,
он приходит только лишь в ночи,
только снится юный хан Зареме,
и она вздыхает и молчит…
Атаман, не зарься на турчанку,
ведь не для тебя ее слова,
тихая девчонка-полонянка
не тебя хотела б целовать.
Лишь один казак тут не ест, не пьет,
только загляделся на турчанку…
Жарким глазом бьет: сердце ты мое!..
Он забыл, забыл свою Оксанку…
И казак встает, к пленнице идет
и к ее губам лицо склоняет…
«Берегись, казак, не целуют так!..»
Куренной пистоль свой вынимает…
Казаки молчат… Лишь вода шумит…
Но внезапно в небо и рвануло…
И казак упал… и казак лежит…
Только шапку кверху и взметнуло…
Атаман, тебе не видать добра —
ведь в себя стрелял ты из пистоля…
А у казака не лицо — дыра,
и над ним Зарема стынет стоя,
словно глыба льда… И по шее кровь,
по сорочке медленно стекает…
Молча атаман кубок свой берет
и вино спокойно выпивает…
«Пей, ватага, пей!» Пьют сечевики…
Лишь иные с глаз слезу смахнули.
Чайки лишь кричат, да вода звенит
о челны в своем извечном гуле…
……………………………
Атаман хмельной не отрывает
от турчанки взгляд угрюмый свой,
синие штаны вином пятнает,
в воду мечет каждый штоф пустой.
Казаки давно грозою стонут,
в них от злости на глазах туман…
Ведь забыл казацкие законы
и влюбился в бабу атаман.
Только-что там тонет, выплывает?..
Там под солнцем вспыхнуло весло…
Перед ним, как от калины в гае,
байдаками море зацвело.
И турчанку оттолкнул Барило,
он поднялся, хмель с себя стряхнул…
«Опоздал я», — думает Трясило
и рукою казакам махнул.
Только почему глядит Зарема
и бледнеет с шеи до руки?
Что это? Ужель его в гареме
чудом не убили казаки?!
«О юный хан мой, о коран мой…»
В глазах его огонь забил…
Нет, не его гяур поганый
тогда в гареме зарубил…
Но почему он с длинным чубом
и чуб гадюкою бежит?..
Зарема вдруг разжала губы,
но поперхнулась и молчит.
Она обиды все забыла
и тонет, тает, словно даль…
Что загляделась на Трясила,
сама красива, молода!
…………………………
А море Черное играет,
как конь анархии в бою…
И на челне тут начинает
Тарас впервые речь свою.
Под ним не челн, а небо мчало,
что в сердце и вверху горит…
«Свяжите старшину сначала,
тогда я буду говорить».
И враз клинками заискрило
и закипело всё кругом…
И враз сгорел, упал Барило
на труп изрубленным лицом…
Не море Черное взбесилось —
оковы рвет на нем казак…
Так поступили, как Трясило
громовым голосом сказал.
«Гей, казаки! Вас на чужбину
всех старшина вела на смерть,
и за панов там каждый гинул —
то ясно каждому теперь!
Шли мстить вы туркам и татарам,
а там, где край родной — село,
Украйна вся гудит пожаром,
Украйну кровью залило!..
Довольно быть нам в услуженье
у гетманов и старшины!
Огонь борьбы за вызволенье
в народе мы разжечь должны,
должны у воли встать на страже
и всех панов рубить подряд…
Мы раздробим те пушки вражьи,
что братьям головы дробят!..
Они к нам руки простирают,
они встают… их грозен гнев!..»
И шапки казаки снимают,
и от клинков челны — как снег!..
«Веди нас! Слава атаману!»
— «Час избавленья наступил!»
— «Поганой старшине и пану
мы зададим кровавый пир!»
Гляди, Тарас: играет море,
как конь анархии в бою…
оно встречает синим хором
тепло речь первую твою.
Стоит и слушает Зарема,
пьянеет, словно от вина…
Ах, не таким его в гареме
так часто видела она…
О люни ней, моя отрада,
тебя не сможет он любить,
тебе любить его не надо —
он старшину уходит бить.
А он — как ветер в непокое,
он первой звездочкой блестит…
Турчанка слушает с тоскою,
как море Черное шумит…
