ДИМИТРИС ЯЛАМАС{97} (р. I960) Ars belli gerendi 1947 древо живое из баснословных времен холодно (в коридорах) скрести ногтем (по радио) дождь апельсинами (Аргос) и слякоть слякоть кровь на рельсах мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем до скончания мира войну воевать до скончания мира войну воевать до конца молитвы Баллада Зефиреево дитя ночью кружило по-над домами билось в окошко светлицы нацеливалось бельмастым оком на вепрей — свинки, свинки хныкало засыпая Зефиреево дитя днем спало в глубокой могиле с другими детьми замешивало причитанья на меду и полыни — бросало их после в колодцы и по кругам на воде отсчитывало время АЛЕКСЕЙ КОКОТОВ{98} ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ{99} (1818–1894) Ночь. Вечер ледяной… Ночь. Ветер ледяной в промерзших кронах свищет, Ломает тростники и шелестит стерней. Спят тихо мертвецы под снежной простыней, Во мраке стая псов, невидимая, рыщет. И низкой линией, почти что у земли, По небу вороны беззвучно пролетают. Кость не поделят псы, поскуливают, лают — Знать, где-то вдалеке могилу разгребли. Насельники ночи! Не ваши ль то рыданья? Не с ваших ль стылых губ сорвался тяжкий стон? Что потревожило ваш беспробудный сон? Какое горькое вас жжет воспоминанье? Забвенья просите? Но, не кровоточа, Истлело сердце в пыль, изъедено червями. Блаженны мертвые? Сумейте ж в черной яме Припомнить жизнь свою, не плача, не крича. Хочу вернуться в прах, расстаться с мукой злою, — Так старый каторжник, освобожденья ждет. Пусть цепь железная страданий отпадет И то, что было мной, смешается с золою. О нет! Среди могил всё немо и темно. Лишь псы скулят в ночи, лишь стонет непогода. Вздыхает жалобно бесстрастная природа, И сердце плачется, в груди уязвлено. Что толку у небес вымаливать участья? Безумец, перестань! Умри как гордый волк, Что с брюхом вспоротым, ощерившись, замолк, Сжав лезвие ножа кровоточащей пастью. Еще удар-другой. И после — ничего. В могилу падают остатки жалкой плоти. Забвенье скроет всё, как вереск на болоте. На веки вечные молчание его. Тысячелетие спустя
Упорно море тьмы рычало этой ночью. Внизу, среди теснин, обвалы грохотали. И над предгорьями разорванные клочья Зловещих черных туч, как призраки, летали. И ветер темноту набухшими кусками Взрезал, распарывал, о скалы бил с размаха И, пьяный, гнал ее огромными прыжками, Как банду буйволов, ревущую от страха. Как некий жуткий зверь, трясущийся в падучей, Вся ощетинившись и небо скрыв стеною, Огромная гора вставала грозной кручей, Гудела, пенилась и брызгала слюною. Я вслушивался в гул, как в сладостное пенье. Как глас божественный, гремела непогода. О молодость! О страсть! Заветные виденья! О хоры дивных труб, предвестники восхода! И в бездне адовой чудесно невредима, Сквозь вопли смертные, тоску и содроганья Моя душа, легка и неостановима, Взлетела в вышину, в небесное сиянье. И ночь угрюмая тогда проговорила: «Жизнь будет радостна! Откройте двери шире!» И буря, хрипло взвыв, за нею повторила: «Люби! И растворись в гостеприимном мире!» Тысячелетие прошло среди скитаний. О ужас! Там же я! Рассвета жду я снова. Но слышу эхо лишь отчаянных рыданий И яростных теней падения глухого. Последнее видение Повисла тишина недвижной пеленою, Холодный лик земли безжизнен и суров. В огромных застругах торосистый покров Все океаны сжал корою ледяною. Погребены в снегу былые города, Не скажет цепкий плющ, руину обвивая: Здесь некогда вовсю кипела жизнь живая! И память тех времен исчезла без следа. В открытом море бриз валов уж не погонит. Лесов шумящих нет. И зверь, и человек От кары тяжкой — жить — избавлены навек. Пустыня мертвая и звука не проронит. Как жалкий огонек, внесенный в древний склеп, Чуть теплится, дрожа и тьмы не освещая, Так Солнце бедное, Земли не замечая, Трепещет в пустоте. И взор его ослеп. Всё ненасытное чудовище пожрало. О звезды дальние, оно и вас пожрет, Вам трепетать теперь, ваш близится черед, Уже вблизи Земли осталось пищи мало. Неужто больше нет на свете ничего? Любви, в единый миг весь мир перелетавшей? Души измученной, но мыслить не уставшей? Элизия теней? Насельников его? Без эха сгинули в чернеющем провале Бесчисленных племен живые голоса, Туда же канули святые чудеса. В одной могиле их века замуровали. О светлый камертон античного стиха, Творец цветов и рос, возделыватель хлеба, О Солнце! Уходи с обугленного неба, Погасни, как костер ночного пастуха. Что медлишь ты? Земля — давно уж труп холодный. Иди за ней. Умри. Чего еще ты ждешь? От праха золотой свой пояс отряхнешь — Планеты полетят дорогою свободной. Там, друг за другом вслед вращаясь в пустоте, Неисчислимых солнц сверкают мириады. Но, обезумев, прочь стремятся звездопады К безмолвной пропасти, к священной темноте. Их ждет слепая Ночь, простое Постоянство, Бесформенная тьма, бесплодье, чернота, Где в неподвижности живет одна тщета Того, что знали мы как Время и Пространство. |
