Верховный сокол Господу нашему Иисусу Христу Я утром выхватил любимца утреннего царства — Светопрестола первенец, мой сокол верховое удальство Явил, вскрылив над долом, и продолжил торжество, Взнуздав воздушных струй дикарство В высоком забытьи; и — прочь, долой, домой в пространство, Сродни изящному фигурнику, явив сродство Иное — растревожив потайное существо Мое — своим господством и величием убранства. Краса нагая, доблесть, воля, и — кураж, паренье, оперенье — Сплеснулись. Огнь же, о мой вершник, твоего лица Прекрасней многажды, опасней паче разуменья. Но удивленья нет. Ведь блещет плут лишь в мышце тяглеца, А бледные в предугасаньи угли, о мое раченье, Лишь чрево расколов, зачервленеются. Лоскутная краса Хвалите Господа за пестротканный мир; За перепельчатых небес переполоши круг; За родинки пеструшки, рябиновую рябь, Опалистую опаль, снегиря мундир; За разгородь полей — за перелог, плетень и плуг, За этот разнобой, раздроб и разнокрапь. Все вещи супротивны, едны и чудны, У всякой есть начало, и всяко есть конец; Есть соль и мед, есть тьма и свет, есть всё и ничего; Красив отец наш, всей красы творец. Так пойте же его. Пылают зимородки… Пылают зимородки, пышут коромысла; В колодезном упавшие жерле гремят Каменья; валкие колокола звонят, Сойдутся с языком — и вновь уйдут отвисло; Все твари мира, преисполненные смысла, Промысленны, творят, не зная, что творят Себя, себя являют и себя себят. Бесчисленна вся яковость вещей, как числа. И человек есть делатель и воплотитель Того, зачем он здесь. Здесь праведника лик В глазах Всевышнего есть то, что Вседержитель В нем видит — лик Христа, ибо Христос велик, Велик и виден в лицах ликов исполнитель; Отец наш видит нас — он к каждому приник. <Дозволь мне, Господи> Припасть к себе, к своим ногам припасть, Изжалить себя жалостью из жали К себе, в печаловании-печали Дрожащему. Ума отринуть власть, Уму невидна умная напасть, Но броситься на поиск изначалий Отдушия, хотя б и заключали Мой подвиг скорбь и горестная часть. Работница-оброчница, к тебе, Душа моя, свой голос обращает Вместитель твой: Возрадуйся судьбе; Пусть вышняя отрада завершает Твой дольний дом в тщедушной городьбе. Внезапен свет, который просвещает. Природа есть огонь по Гераклиту… Оттасканный за космы облак-фук, за ним растрепы и нечесы Плывут сверкающей гурьбой с воздушным током в перехлестку. Сквозь вяз раздужистый на шубу стен, известку Слетают светосколки и застень-талей косы. В охотку вскрепший ветер канунной бури взносы Разносит по странам, пускается в подметку, Осушку, суховеет жижу с мокредью в сухотку, Отметки выметая, наследь ногобосу Печати наших ног. Неугасим всеядный огнь природы, Но угасима искра, драгоценнейшее, цельное творенье В ее костре; угаснет искра-человек и воды Обступят тьмы его, и сгинут ока во мгновенье Отметины-насечки. О жалкий жребий! Возмутительней исхода Нет, как быть (как быть?) насытителем тленья, Как в морок смерти угодить, в забвенье. Пожрет нас ширь и время. Но довольно! Есть Воскресенье, Есть светлый праздник. Прочь же темень, вон томленье. Мой остов тонущий узрел спасенья Пречистый луч. Пусть тлеет плоть; пусть мой зубатит труп Червь-ненажора — его недолог будет зуб. Однажды прогремит воструб, И сей же час я воссияю во Христе, и возблещу я вдруг, тотчас Холоп, дранье, осколье, олух, и пребудущий алмаз — Аз огранюсь в пребудущий алмаз. РИЧАРД УИЛБЕР{218} (р. 1921) Обращаясь к пророку Когда в наш город ты придешь, вращая бешено глазами, Чтоб в сотый раз произнести Не прописные истины о пагубном пути, Но прорицание о том, что будет с нами, Прошу, не поминай о бомбе, оставь язык военных И чисел длинный ряд оставь. Для нас страшны не числа, но живая явь. Ужасное лежит в вещах обыкновенных. Избавь нас также от рассказов о гибели всего людского рода. Возможно ли представить этот мир без нас? Вообразить, что солнца нет, а есть горящий газ, Что окаменел не только камень — вся природа? Молчи о нас, но говори о мире, его судьбе. И помни про оковы Воображенья нашего — мы знаем то, что знает взгляд: Разорванное в клочья облако, позябший виноград, Сдвиг перспективы. Поверить мы готовы, Коль скажешь нам, что лань исконною украдкой, Исконно трепеща, в исконный мрак скользнет, Что окоем наш птица проклянет, Что дикая сосна ослабит свою хватку, Цепляясь за уступ, и что вскипит пучина, Подобно Ксанфу, и прервет свой бег Вмиг оглоушенная рыба. Кем был бы человек, Когда б не видел он ни выстрела дельфина Из вод морских, ни голубя круженья — этого начала И зренья нашего, и речи? Спроси всех нас еще, Как естество нам выразить свое, Когда померкнет иль рассыплется зерцало — Живой язык, собой скрестивший всех и вся, В котором о любви нам толковала роза, рысак — о резвости, цикада — о душе, Освободившейся от пут вотще, — Язык, в котором осмысляли мы себя? Спроси, пророк: что будем мы без розы, как устоим И устоим ли мы, не дрогнем ли душой? Останутся ль слова «могучий», «вековой», Когда исчезнет существующее к ним? |
