Через стенку… Считайте до тысячи… Тыща один или тыща два, господин Юханссон! А не то примите-ка аспирин, всё получше ведь так, господин Юханссон! Что за жизнь у вас? Или это треп? Это драма иль треп, господин Юханссон? Это бзик у вас или просто озноб? Или это душа, господин Юханссон? Коли только душа… Что ж! И то хорошо! Как слепая кишка, господин Юханссон? А мы ее — чик! И уснем хорошо, уж так-то уснем, господин Юханссон! ЯЛМАР ГУЛЛБЕРГ{272} (1898–1961)
Серенада Я осенний ветер, листья рву я и пою, отыскал для серенады улицу твою. Озарен я, бесприютный, лунным фонарем. Но тебе не предложу я полежать вдвоем. В ухажеры не гожусь я, но шепчу тепло. Прихожу и вижу: лето у тебя прошло. Прихожу и вижу: где же на танцульки звать! Прихожу и вижу: тихо серебрится прядь. И теперь тебе играю с ночи до зари. Только фортку, друг сердечный, ты приотвори! Новый Гамлет Я вижу драный флаг над войском ражим. Оно из века в век топтало луг. В угоду вы каким святым миражам покинули и борону, и плут? Каких за тучей ждете вы заслуг? Пожалуй, я могу себя поздравить, что вывих времени понятен мне. Но вывих, право, я не в силах вправить. И я пожить хотел бы в тишине. Но нет, и я вам нужен на войне. Я тот, кто разумеет, как и прежде, что мир есть глум. Где Ариадны нить? Я радостной не предаюсь надежде, что я сумею душу взборонить, и мне сумнения не изменить. Нет! Жертвами платиться дорогими — такого не избрал я ремесла и не рискну свое родное имя замешивать в подобные дела, моя осведомленность в них мала. И я бойцам их оставлял по-свойски. Но мне в ответ приказ был, что кулак, — маршировать с оружьем в том же войске, где возносил, как некий лозунг благ, Любовь, Надежду, Веру драный флаг. Заодно События в календаре — как даты. Отметь же в нем свой первый день, когда ты в штанишках подражать старался старшим, шагая вслед им бесподобным маршем. И как потом от радости повальной вы в классе пели гимн национальный и как с коллегами клялись вы разом задать и муринам [40], и косоглазым. Растешь ты купно. Медлить смерть не любит и в роще душ тебя под корень срубит. Но древо предков зеленеет снова. Тебе лишь одиночество готово. Так будем ждать ни много и ни мало того, чего душа не принимала. Паслись мы в стаде и с волками выли, ну а собою будем лишь в могиле. Вот вечер подземный Вот вечер подземный и серый. Уж месяц преследуют нас, глумятся над нашею верой, и пламень алтарный погас. У власти неистовый ворог, без виселиц местности нет. При месяце, ясном как морок, собрался вороний совет. Их вражеский метод — сноровка, им дело легко провернуть. Негибкую шею веревка в два счета сумеет согнуть. Хоть пулей, хоть газом из крана, хоть петлею жизнь заглуши от строк трехнедельного плана по искорененью души. Подземное стало над домом, где лишь молотки говорят, и строим мы комнаты ломом, грядущего тайный отряд. И мы забрались глубоко так, что не обнаружат лучи ни наших таинственных сходок, ни встреч наших с Богом в ночи. ХОЛЬГЕР ДРАХМАН{273} (1846–1908) Лишь только пал туман Сокрылось всё, лишь только пал туман. За сей завесой чудится сиянье. В траве, сырой от слез, глуша стенанье, Притихший ветер прячет свой орган. Страна тумана… Близь — один обман, А дальнее доходит как дыханье, Как древних драных стягов колыханье У входа в незапамятный курган. Иль это храм, прикрывший древле сечу, Где прах лежит забытых, неотпетых, Невидимый, в молчании застыв? Но голоса мне движутся навстречу. Я спрашиваю их, и вот ответ их: «Про нас забудь! Живи, покуда жив!» Венеция Синеет. Трепещут тихо Пологие лагуны. В песке вырезают молча Струи странные руны. Где с ордами встал Аларих И Аттила не мог пробиться — Объезжая гудящие волны, Теперь паровоз там мчится. Трава морская — как рыба С преогромными плавниками, И плещет, и никнет, и бредит Во сне былыми веками, «Переселеньем народов», И снится в мечтах ей снова Трава, что когда-то увяла Под тяжелой гуннской подковой. Синеет. Трепещут тихо Пологие лагуны. И зыблются почва и воды В грезе странной и лунной. Остров ли там, на водах, И мачты ль вокруг нам зрятся? Поднимаются к небу из моря Стены, башни, дома и палаццо. Из глуби всплывает город — О призрак на дальном дне! — И море в мечтах о прекрасном Вздыхает там, в глубине. вернуться Мурино — от финского Muurola — поселение каменщиков. Видимо, так в Швеции называли финнов. Примечание сканериста. |
