ПОЛЬ ВЕРЛЕН{100} (1844 — 1896) «Разгорается свет. Вот всё ярче восход…» Разгорается свет. Вот всё ярче восход. Шепчет счастье: «Я рук уж твоих не миную», И беглянки-надежды, как в пору былую, Вкруг меня вновь не прочь закрутить хоровод. Нет — иронии жалкой с губою поджатой! Да рассеется морок погибельных снов! Да рассыпется ворох погубленных слов, Где господствует ум над душою крылатой. Не ищу я забвенья в грехе пития, И спокойно, не с стиснутыми кулаками, Разминусь я со встреченными дураками: Поостыла давно уже ярость моя. Я прошу, чтобы Он, весь лучащийся светом, Мою черную ночь осветил бы до дна, Чтоб впервые, как милость, была мне дана Та любовь, что улыбкой бессмертья согрета. За очами, где теплится тихий огонь, Я отправлюсь вослед по кремнистым дорогам. Я пройду напрямик и по горным отрогам, Если чувствовать буду твою я ладонь. Или попросту так: без сомнений тяжелых Я иду к своей цели дорогой прямой. Знаю: каждый мой шаг предначертан судьбой, Знаю: радостный долг мой в сраженьях веселых. Ну а чтоб скоротать нам длинноты пути, Пару песенок новых тебе напою я, Благосклонно послушаешь — буду в раю я, Лучше рая мне, право, нигде не найти. УИЛЬЯМ ВОРДСВОРТ{101} (1770–1850) Изменчивость К верхам далеким тянется распад, Чтоб в глубину басов уйти. И нот Ужасных тех вовеки не прейдет Согласие. И в смерти есть свой лад. Но он не слышен тем, кто знает глад Преступных мыслей. Их удел — тоска. И правда не прейдет. Но как хрупка Любая ипостась ее! От гряд Вчерашних туч не видно и следа. Исчез и белый многоглавый град, Воздвигнутый как будто на века На месте леса. Рухнул он, когда Раздался крик, и скрытая рука Вдруг стерла всё, коснувшись наугад… БЛИСС КАРМЕН{102} (1861–1929) Песня бродяги Верно, в осени просторной что-то родственно со мной — Образ, облик или строй. В рифму сердце говорит С желтым, пурпурным, багряным, что сейчас вокруг горит. И клена яркий всполох меня пробудит вдруг, Как труб призывный звук. Мой дух уж за холмом, Что весь в замерзших астрах, как в облаке седом. Кровь цыганская бунтует в октябре всего сильней. Отзовись и следуй ей. Она ходит по холмам. Сзывает всех бродяг по именам. Великое возвращение (Молитва язычника) О нет, я не боюсь. Я неустанным Стал соглядатаем твоих чудес, Когда впервые прошептал: «Как странно», Войдя ребенком в заснеженный лес. И я всё тот же! Как бы сиротлива Земная наша гавань ни была, Пусть из нее во внешние проливы Любовь моя навеки перешла — К тебе тянусь сыновнею душою, И ты, как мать, склоняешься ко мне, Я слышу тот же голос, что порою Бывает слышен травам на холме. Когда, тебя не ощущая рядом, Покинутый, я зарыдал в тоске, Ободрили сочувствующим взглядом Меня леса. На древнем языке, Понятном только звездам и закатам, Приязненно со мною говоря, Утешил ветер, приобщив к крылатым Словам таинственного словаря. Не дай, когда последний вихрь завоет, Мне смертный холод встретить одному — Пускай меня твои объятья скроют, Не подпустив сгустившуюся тьму. Пусть ураган, трубя освобожденье, Бессилен будет твой нарушить строй, И пусть во мраке, посреди смятенья, Сияет ровным светом твой покой. ОЛЬГА КОЛЬЦОВА{103} РОБЕРТ САУТИ{104} (1774–1843) Рупрехт-разбойник Часть I Схвачен Рупрехт-разбойник, каналья и плут, В славном Кёльне, — скорехонько справили суд: Приговор оглашен, от петли не спасут Бедолагу ни фарт, ни сноровка, Ждут его два столба да веревка. От возмездья за мзду всё одно — не уйти, Но заверил монах: есть иные пути, Откуплю — и обет не нарушу, — Отмолю многогрешную душу. Вторит братия хором: мол, это почет — Чистоганом Всевышнему дать под расчет, И добро твое будет на месте, А уж мы отпоем честь по чести! За тебя все святые мольбу вознесут, Чьи нетленные мощи покоятся тут, Коли щедры твои воздаянья На их нужды и благодеянья. На Волхвов уповай, — молвят, руки воздев, — На одиннадцать тысяч умученных дев, Кёльн — хранитель священного праха, И душа не изведает страха! И обитель монашья помянет добром Удальца, искупившего грех серебром, Нас вниманьем своим не обидишь — Невредим из Чистилища выйдешь. Там бушует огонь — вавилонского злей, Не щадит ни безродных он, ни королей, Попечением рати Господней Ты нетронут придешь к преисподней. Будет всё по-людски: отдавая концы, Уследишь, как читали святые отцы Из Писанья, как в колокол били, Как веревку украдкой кропили. Но негоже предать твое тело земле, Будет Рупрехт-разбойник болтаться в петле, Чтоб прохожие, днем или ночью, В том могли убедиться воочью. В Дюссельдорфе, равно как и в рейнском краю, Лицезреть перекладину смогут твою, Юг, и север, и запад равнинный Насладятся приметной картиной. Будет виселица отовсюду видна, И для взора любого отрадна она: Имя Рупрехта долгие годы Означало беду и невзгоды. К месту казни монахи явились чуть свет, Дабы выполнить Рупрехту данный обет. И с почтеньем, отнюдь не с проклятьем, Совершилась расправа над татем. В кандалах его вздернули, и поделом! Но водой окропили, пропели псалом, Умилялась вся братия долго Исполненью последнего долга. На закате толпа разбрелась по домам, Возвратились зеваки к обычным делам, Лишь, неверным охваченный светом, Рупрехт темным висел силуэтом. Любопытный порой озирался назад, Дабы бросить на жертву решительный взгляд. Но с восходом народ изумился: Из петли Рупрехт-висельник смылся. |
