Пенмайн-пул В регистрационную книгу гостиницы Желал ли отдыха, отрады Вдали от города ль глотнул, — Искать досуг другой не надо, Как только здесь, у Пенмайн-Пул. Ты альпинист? или гребец? — Здесь спорту каждому посул: Взберись на Кадера венец, Плесни веслом на Пенмайн-Пул. Что там вдали? — Дифвис седой, Трехгорбый Великанский Стул, Давай, друг старый, мы с тобой Осушим чашу Пенмайн-Пул. И весь пейзаж окрест часами, От тихих троп до скальных скул, Стоит, качаясь, вверх ногами В простом, прозрачном Пенмайн-Пул. И звезды дивные, и тучи, Чью шерсть как будто вихрь раздул, Сияют в небе, гурт летучий, Колышась в темном Пенмайн-Пул. Гляди, как Маутах петляет! Разлива яростный разгул На отмель реку загоняет В низовьях, по-за Пенмайн-Пул. А как бывает в непогоду, Когда льет дождь и ветра гул? — Дождинки вышивают воду Мельчайшей рябью в Пенмайн-Пул. Но и на святки, в день студеный, Когда все реки лед стянул, Пушистый снег посеребренный Укроет хмурый Пенмайн-Пул. И, наконец, достигнув дома, Припомнишь, как ты отдохнул, Отдав дань элю золотому, Какой схож с пеной в Пенмайн-Пул. Приди ж, кто отпуска, отрады Еще в деревне не глотнул, Ты не найдешь усладней клада И кладезя, чем Пенмайн-Пул. УИЛЬЯМ СУТАР{36} (1898–1943) Крэйги Ноуз Лишь утра край — Вороний грай На Крэйги Ноуз Рассвет зовет: Рассвет зовет, Вставай, вставай! А день идет На Крэйги Ноуз: На Крэйги Ноуз В округе всей Услышу грай — И кончен день. И кончен день, Звезда ярчей, И ух сычей На Крэйги Ноуз. Эпитафия В землице сырой Наш Джонни Макнил: Хоть был он чудной, Его всяк любил. Был звон вразнобой; И старый наш поп Прощался с душой, Когда клали гроб. Зеленой травой Тот холмик покрыт; И знак небольшой: «Тут Джонни лежит». Сказ, в общем, простой: Хоть Джонни Макнил Был малость чудной, Его всяк любил. Посещение Кромвель был вояка, Кромвель был святой, В Скотию он прибыл Как к себе домой. К Перту подвел пушку Страшной толщины. «Бум!» — пальнула пушка, Вот и нет стены. Спейгейтская нищенка Взвыла: «Стой, балбес!» Каркнул: «Творю, старуха, Волю я небес». Черный день Тумак дали в школе — Прочитать не сумел. Тумак от мамаши — Расплескать суп успел Тумак же от брата — Поиграть взял не то, И тумак от папаши — Бог знает за что. Джон Нокс Джон Нокс знал по-латински, Иврит и грецкий знал, Но всё ж с его амвона Родной язык звучал. Хоть росту небольшого, Большой тряс бородой, Сей бороды боялся Всяк, даже зверь лесной. С галер домой принес он Морей озноб и страх, И речи были солью, Блеск моря был в глазах. Джон Нокс был предназначен Вступить с короной в спор; Над Скотией всё веет Его дух до сих пор. ОЛЬГА ГАВРИКОВА{37} ДУНКАН КЭМПБЕЛЛ СКОТТ{38} (1862–1947) Цветок фиалки в томе Шекспира В святой тайник возвышенной души Фиалки нежной пал цветок — С красой простившись, меж страниц, в тиши, Утратил жизни сок. Его собратья в мускусе лощин Лиловый вновь соткут ковер, Прохладу изумрудную долин Вплетая в свой узор. Ему быть тенью этой красоты: Поблек их стеблей чистый тон, И ярко-синий цвет крыла мечты В горсть пепла превращен. Но здесь, где страстью страсть сотворена, Он дар Шекспира превзойдет; От Дездемоны вглубь цветка, бледна, Душа ее скользнет. И светлый край вдруг в памяти всплывет, Где вихрь людских страстей возник: Роса, в зерцале пруда звездный свод, На роще лунный блик. Тот голос, что дрожал во тьме ночной, Рванется ввысь, — и вдруг, застыв, Как жаворонка светлый звон лесной, В холмах замрет мотив. Читатель пьес, от чаянья устав В них свое сердце разгадать, Уйдет искать средь сумрачных дубрав Озер подлунных гладь. |
