ВЛАДИМИР ЛЕТУЧИЙ{127} ТЕОДОР КОРНФЕЛЬД{128} (1636–1698) Песочные часы ЗИГМУНД ФОН БИРКЕН{129} (1626–1681) [Крест] ИОГАНН КРИСТОФ МЕННЛИНГ{130} (1658–1723) [Гроб на подставке] РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ{131} (1875–1926) Сонет Новое, друзья, совсем не то, что машина руки замещает. Пусть вас эта новость не смущает — вспомнит ли о ней назавтра кто? Всё равно Вселенная новее, чем и кабель, и высотный дом. Видишь — звезды; нет огня старее, новые огни затмятся в нем. И трансмиссию не приневолят колесо грядущего вращать. Вечность только с вечностью глаголет. Даже то, что было, не познать. И стремится будущее в дали вместе с тем, что мы в себя вобрали. Витольду Гулевичу Счастливы, кто знает, что за речью несказанное стоит, что оно в своем добросердечье нас в неизмеримом единит! Перекинуть мост общенья каждый волен свой: лишь бы встреченные восхищенья пребывали радостью одной. Преходящесть Время — летучий песок. Как медленно убывает зданье, чей счастлив покуда статут. Жизнь вечно веет. И без связи уже выступают колонны — и ничего не несут. Но разрушенье: разве печальней, чем возвращенье фонтана к бассейну — блестящим дождем? Перетирают нас зубы извечного превращенья, пока наконец не проглотит нас оно целиком. Диалог — Ах, помоги поточней ты нужный найти оборот: в оборванных звуках флейты, видно, пропал переход, когда твой лик угасает, всё еще страстью палим… — Танцовщицы предъявляют, слова не надобны им. — Ты себя расточала в движеньях и жестах, как шквал, и сразу другой предстала, но я твой отказ понимал, как будто бы в нем страдает то, что стало моим. — Танцовщицы не теряют, себя раздаряя другим. — Но у такого стремленья нет последней черты. Чтобы ушла в движенье снова, легкая, ты, тщетно мой крик взывает к флейтам и скрипкам немым. — Танцовщицы умолкают вместе с пространством своим. «Коснись волшебной палочкой былого…» Коснись волшебной палочкой былого, что громоздится грудою ничьей, и мальчиком себя увидишь снова и испытаешь преданность вещей. Коснись еще раз — и глаза любимой рассеют на мгновенье забытье: о, чистый свет, на небесах хранимый, с прикосновеньем перейдет в нее. И в третий раз коснись, признав смиренно, что время чудной силы истекло, пребудь самим собой и откровенно поведай, что с тобой произошло. Эрос Маски! Маски! Чтобы от сиянья не ослепнуть вмиг, когда придет он, как летнее солнцестоянье, и прервет весенний хоровод. Тишина, ни говора, ни гама. Все напряжены… Далекий стон… И вселяет, как во чрево храма, дрожь неописуемую он. Ах, забылась, ах, совсем забылась! Бог и скор, и юнолик. Повернулась жизнь, судьба свершилась. И внутри поет родник. «Ты повернулось, окно, празднично к звездному миру…» Ты повернулось, окно, празднично к звездному миру с самых начальных времен; всех пережить ты смогло — лебедя даже и лиру; лик твой обожествлен. Форма, что в стены домов проще простого вписалась, далью даруя людей. Даже пустая дыра в брошенном доме казалась светлой по воле твоей. Брошен судьбою сюда ветром извечных лишений, счастья, потерь и обид. То же созвездье в окне из череды превращений перед глазами стоит. Прогулка Иду, а взгляд уже на перевале, где дальний отблеск солнца не погас; в нас что-то есть от высоты и дали, неодолимо страждущее в нас, — чья суть вдруг обретает достоверность и вслед за светом тянется из тьмы; с безмерностью встречается безмерность… Но чувствуем лишь встречный ветер мы. |
