Давным-давно Скажи, ты помнишь, как в апреле Пришла блаженная пора, Когда сердца у нас горели Взаимным пламенем с утра? Часов утраты не считаю, Злой бог какой-то счел их, но Во глубине души вздыхаю: «Давным-давно! Давным-давно!» Потом пришла пора иная: Ты холодна. Зачем — Бог весть. Но был я счастлив, вспоминая, И мнилось: друг мне всё же есть. Жать руку и искать участья Мне было все-таки дано, И в этом тоже было счастье, Но как давно! Давным-давно! Ужель теперь не только милой, Но даже друга нет? Дохни На угли, на костер остылый, Скажи: в нем есть еще огни! Верни же мне себя былую, Со мной будь снова заодно И поцелуй, пока тоскую: «Давным-давно! Давным-давно!» ГУСТАВ ФРЁДИНГ{269} (1860–1911) Такова жизнь Радехонек, заяц, пришипясь, сидит: «Черникою я закусил — и сыт». Лиса из-за кустика зайку хвать! Рада-радешенька: «Вот благодать!» Сиди себе знай, наедайся. Вот песня про зайца. И, морду себе облизав, лиса Идет на досуге гулять в леса. В лесу охотник с ружьем проходил. Выстрелил он и в лису угодил. Скакнула лисица в последний раз… Вот и весь лисий сказ. Охотнику нынче сам черт не брат: «Потешил я душу! Уж рад так рад!» А дома-то в кофий исподтишка Карга подсыпает ему порошка. И помер он, выкушав кофий охотненько. Вот быль про охотника. Ренессанс «Украшены ножны, как будто Лемносский сработал их бог! И мастер же ты, Бенвенуто! А ну, покажи клинок!» Стоял, улыбаясь, Челлини, Приятелей внемля гул. «Нам гордость Феррары ныне Яви!» И клинок блеснул. «Вот это — всем шпагам шпага! Я с ней везде устою. С такой поможет отвага Пробиться в любом бою. В бесстыжих глотках заколет Насмешку клинок стальной. Я буду биться, доколе Не рухну к стене спиной. Искусство свое и подругу Сумею я с ним защитить И, держа на эфесе руку, В честь верного друга пить». А та, что вином обносила, Бледнела молча, но вдруг Зарделась она и спросила: «А кто же твой верный друг?» Ответил он: «Дружба в море Бежит, как Тибра струя, А друг мой в беде и горе, Верный мой друг — это я». И поднял с подноса кружку, И в ножны клинок вложил, И обнял со смехом подружку, И целовал, и пил. Что есть истина «А что есть истина?» — наместник римский Спросил; однако, ключ к загадке сей Храня безмолвно и зажав зубами, В подземный мрак спустился Назорей. Но истина профессорам премногим Вполне ясна. Какая благодать! Их — легион, они ответ сумели Скептическому римлянину дать. Как странно всё ж, что истина едина, А так менять умеет цвет и вид. Что истинно в Иене иль Берлине, То в Тейдельберге только удивит. И словно слышу — Гамлет водит за нос Полония игрою в облака: «Вот это выглядит совсем верблюдом, А это так похоже на хорька». БУ БЕРГМАН{270} (1869–1967) Синьор Джакомо Таскает хлам по базару с любой весенней поры. В калено-синее небо красные рвутся шары. Берите мячи и дудки! Тяните на счастье билет, который хромым размером сочинял безвестный поэт! Ах ты, заморский бездельник! Черномазый ты чародей! Знакомьтесь, синьор коробейник, с рукой и песней моей. И у меня есть дудка, и я на базаре стою, наигрывая покуда старую песню свою. Но шарики отвязались, дали тягу уже давно, улетели с весенним ветром в голубое небо на дно. Видел мальчик, как плавал шарик в выси солнечно-разлитой. Этот шарик был мой последний, тот, который надут мечтой. По ухабистой прозе таскаю с предсказаньем стихи вразнос, всем пишу билеты на счастье, а себе писать не пришлось. Credo Мой Бог, ты ясный день и свет. Так просвети мой дух и взор, вложи мне в душу твой завет, спустись ко мне с небес и гор. Боюсь, как смертного греха: сразит тебя моя тоска — не в день борьбы, не в день стиха, а в ночь, которая близка. Устало зыблется наш след. И кто ж я, если получу от черной тени тот ответ, что свету был не по плечу? А если всё, что я любил, сбежит под страхом бед и нужд, тогда прости! Ведь это был тот, кто неведом мне и чужд. |
