Монашка Уйдешь в монашки, милая, В монахи я уйду. Не жди поблажки, милая, Везде тебя найду. Все розы станут белыми, Все голубицы — смелыми, Слепой увидит свет. Идешь в монашки, милая? О, я не верю, нет! Уйдешь в монашки, милая, Глядь, а Любовь — прелат, Амуры-пташки, милая, Псалмы затянут в лад. Богатым нищий скажется, Вода вином окажется, День вспыхнет при луне. Даешь обеты, милая? Чур, одному лишь мне! ХАРТ КРЕЙН{13} (1899–1932) Цыганка Кармен Дым сладких сигарет узоры вьет, Виолончели голос горд, но тих. Анданте рассыпает горсти нот — Надежд истертых и забот былых. Павлины пьют из ваз огонь живой, В бокалах женщин светится абсент Цирцеиного зелья синевой. Роняет небо темень синих лент. Мелодия — крещендо, трепет чар… Вдруг — замерла. В сердцах мужчин пожар. Качнется пестрый занавес слегка, Раздвинет прорезь тонкая рука… Вновь музыка. Раскаты, перезвон, Языческое буйство — звонче медь. Стучит в ушах, и сердце рвется вон, К глазам: увидеть или умереть. Кармен! Блеск глаз, излом надменных рук… Кармен! Надежда, страсть, заклятый круг… Кармен кружится, пляски вихрь так лих… «Кармен!» — единым вздохом губ хмельных. Финал. Расправив крылья в тишине, Кармен — рисуясь — к зыбкой пелене, За пеструю завесу, прочь от глаз. Уходят игроки и свет погас. Наутро: вновь из городских ворот Фургон цыганский медленно ползет. И чудится лицо Кармен — бледней, Чем желтый ветхий шелк минувших дней. СТИВЕН ВИНСЕНТ БЕНЕ{14} (1898–1943) Папа Александр VI Борджиа угощает кардинала капуанского А вот — прошу! — павлин. Ну как живой! Вы полюбуйтесь, он Раззолочен. По спинке синева морских глубин! Грудь колесом, хвост веером! Хорош! Роскошней, чем гербы иных вельмож… Диковинка как раз Ко случаю: когда еще, Бог весть, Такая честь! Вы редкий гость — ведь кто еще у нас Душой как солнца жар, и чист, и смел? Налить вина? Бокал ваш опустел. Да, не простой стакан! Венецианский! Тонких линий гладь Точь-в-точь как прядь Кудрей девичьих. Ножка — женский стан. Что — странно слышать? Я в душе пиит. Ave Maria! Ваш бокал разбит! Твердят, мой дорогой, Мол, это знак: отравлено вино. Все врут давно! Вы так бледны! (Караффа! Дай другой! Серебряный!) А верен глас молвы, Праксителя, мол, прикупили вы — «Венера» и «Сатир»? Еще твердят, что жемчугом казна У нас полна… А шелк восточный — тонок, как эфир… Ах, вы счастливчик! Мне бы хоть чуток Сокровищ ваших! Что? Схватило бок? Подушку подложить? А вот и фрукты. Персик и гранат Жар утолят. За их красу не жаль переплатить Вдвойне, втройне, уж больно хороши! А гость такой — отрада для души. Разрежу пополам Я сливу вам и мне. А говорят, Что можно яд На нож намазать так, чтоб к праотцам Отправить гостя. Подло, да? Но что ж, Коль беден ты, а тянет невтерпеж К искусству? Ну, скорей Доешьте! В пот бросает? Да, жара Стоит с утра. Понюхайте-ка — лучше лекарей Снимает бергамот любой недуг. Возьмите и домой, милейший друг. Пора вам, кардинал? Что ж, поцелуйте мне кольцо — и в путь. Уж как-нибудь Со мной еще поднимете бокал, Посмотрим фрески, с вашими сравним, Хоть далеко до ваших греков им! Скажу от всей души: Храни вас Бог! (Эй, проводите там Его к вратам!) Лукреция? Бал скоро — поспеши! (Помрет, голубчик, по пути домой.) Ну, папу поцелуй, розанчик мой! МИХАИЛ ВИРОЗУБ{15} АЛЛАН РЭМСИ{16} (1686–1758) Последний совет счастливицы Спенс Лежала при смерти старуха, Вздыхала, материлась глухо, Но начала вдруг потаскуха Такую речь (Да так, что лучше б оба уха Нам поберечь): — Не плачьте, девки, Христа ради, На вас не буду я в накладе, Налейте-ка, сестрицы-бляди, Себе винца, Махните за меня, не глядя, Всё до конца. Приходит старость к нам покорным, Но вы о дне заботьтесь черном, Копите грош трудом упорным, Юны пока И гузном не висят позорным Окорока. Придурка пьяного найдите И перед ним хвостом вертите: — Всё в первый раз! — ему твердите Вот лучший клей. Вообще всегда вином поите Их, кобелей. Заснет — кошель в лихом набеге Обчисть на память о ночлеге, А ежли ось к твоей телеге Наладит он — Ни-ни! Ведь ты не хочешь, Мэгги, Схватить сифон? Работай-ка над этим малым: Смотри в любом кармашке малом — Деньжат у мужиков навалом, Лишь потряси. Толстенным зарастают салом Здесь караси! А коль шотландский сын греховный Вам не оплатит пыл любовный, Ступайте в храм за платой кровной, На поиск прав. Скупцу пусть казначей церковный Назначит штраф. Лишь с англичан не требуй платы: Когда напьются супостаты, Дай просто так им, и солдаты Авось уйдут, Не то по всем местам ребяты Наподдадут. Законы наши лишь корявы: Мы правы или мы не правы, Не забывайте бич кровавый, Тот страшный дом, Где исправляет наши нравы Рука с кнутом. Вот, Бесси, сядешь в том подвале, Терпи, там слез попроливали! За удовольствием печали Толпой идут. Мы все другой судьбы едва ли Дождемся тут! Жизнь не спешит нам на уступки: Где нос? Где щечки, зубки, губки? Чтоб не жалеть, что так вы хрупки, Без слов, гуртом Ступайте-ка, мои голубки, В публичный дом. А там с богатым будь любезней, Хотя козла он пооблезлей, И, коли нет дурных болезней, Пойдут дела! Я с тем ложилась, с кем полезней, Не зря жила. Придут жеребчики — мгновенно Совета спросят откровенно. Я им: вон девка здоровенна, Вся ничего, Робка лишь, надо постепенно Ее того. Чего я только не видала И сколько мужиков кидала, Когда уже сочилось сало С их ражих морд. И совести им недостало, И жизнь — не торт! Сейчас клиент — не кто придется: На шлюх дают они с охотцей. Пусть их носам легко живется И без лекарств, А лекарь пусть не доберется До Божьих царств. Кляну я лживые науки, Тех, кто пожрал — и ноги в руки, Пусть эта шваль узнает муки, Свой трипперок, От шанкра пусть сигают, суки, Под потолок! Теперь вас, девки, умоляю: Налейте кружку мне до краю, Ведь я в порядке оставляю Свои дела, Счастливой, девки, помираю! — И померла. |
