Волна левкоев «О ты, гляди: волной левкоев, глаза захлестывает шквал» — ты там снимаешься с устоев, где рану не зарубцевал; последний запах поздней розы, дни снова целят на излет, менад сечения, угрозы, где речь о фабуле идет. Ум грезит самоутвержденьем, самораскрытием дыша; всё глубже грезы; ослепленьем: само — обман, комплот — душа, забудь себя, лишись устоев тех, на которых мнится дом, тебе несет волна левкоев предел, расплесканный крутом. Гнет ветви тяжесть урожая, плодоношения угар, озера бьются, отражая садов мучительный пожар, и вся лернейская округа, что сеет смерть и с кровью жнет, тогда пойдет под лемех плуга, когда по сердцу тень скользнет! Йена «Вот она — Йена, в прелестной долине», — мать посетила тем летом курорт и надписала открытку, а ныне почерк знакомый почти уже стерт, стелись из памяти близких уходы, черт графология, лет череда, годы надежд, становления годы, лишь этих слов не забыть никогда. В оттиске том невысокого класса не были краски цветенья видны, с массой включений бумажная масса, горные склоны не так зелены, но если видел поля и овраги, прелесть долины и кровель уют, не нужно офсета, лощеной бумаги, одна только вера, другие поймут. В слове том выход был найден избытку чувства, руке будто кто диктовал, мать у портье попросила открытку, так вид живописный ее взволновал, всё — выше сказано — близких уходы — касается всех и того не щадит, кто — годы надежд, становления годы — сегодня на город в долине глядит. Зажатый Чувством и мышлением зажатый в этот час, который был твоим, грустью пьяный счастья провожатый — это час, чтобы проститься с ним, только грусть — триумфы уступают пораженьям, плачам и венкам, только грусть — как знать, где сбор сыграют отошедшим в прошлое полкам? Думай как уставшие от тягот спят иные боги и цари, думай о стране, где кровли пагод выгибают паруса зари, вспоминай, как мир, без но и если, был накрыт потопом, а потом вспоминай, как мамонты исчезли в тундре между пламенем и льдом, чувством и мышлением зажатый лёг в тебе невидимый поток, лишь его мотив летит — крылатый, беспечален, лёгок и далёк. ГЕРТРУДА КОЛЬМАР{186} (1898–1943) Моисей в корзинке Чудо, не случилось ни знаменья, ни виденья. Ни яркой звезды пролетевшей над степью, Ни ангелов с неба сошедших сияющей цепью; Смоквы молчали, не дрогнули мертвые каменья В могучих и крепких домах Фараона. Только бедная мать в тростниках блуждала, Качая плетеной корзинкой, беззвучно рыдала, Взывала к мирам истуканов, не слышащим стона. Смягчалось одними лишь розово-фламинговыми облаками, Безжалостно синее небо, раззолоченное светилом. Под босыми ногами хлюпало жирным илом; Язвительно-пестрые змейки свивались клубками. Отмель, где бог Себек зевая расстелился, Зеленеющей бронзой укрыла броня крокодилья, И бог Тот, расправлявший слежавшиеся крылья, Глазом Ибиса тогда лишь на женщину воззрился, Когда кровинку свою на берегу положила. Спал младенец, будто бы в лоне укрытый, В крохотной теплой ночи: опьяненный и сытый, На губах молоко дышало еще и жило. Лягушачьи страдания разливались с избытком, И никто не заметил мимолетно явленной картины: Папирус, перегнувшийся чуть через край корзины, Клекнущий веер сложил и свернулся свитком. Кит Ты. Тебя я хотела когтями Снять с небес и упрятать в быту; День разбился, распался частями, Расплескал всю свою доброту. Креп и тоска, Эта рука, Мне на глаза опустила фату. Ты. Ты, пасущий стада океана Перьевые, пушные на вид, Превратившиеся в великана, Что в лазурной утробе лежит. Надолбы льда, Тихо вода Вниз из серебряных складок бежит. Та, что ласкала тебя, как нирвана, Та, что тебя обещала беречь, Вызвала пляшущий смерч урагана, В темных пространствах клокочущий меч. Из пены цветы, Цвет пустоты: Душу на вечную муку обречь. Был ли спокоен и тих, как лагуна? Был ли дыханьем таинственных вод? Неумолимая жила гарпуна Тянет сквозь муки тебя на извод! Где-то в волнах, В тех временах, Бродит пустой перевернутый плот. |
