— Я об этом знал.

— Я… я шпионила за твоим братом.

— Это я тоже знал.

— Я не знаю, как в Италии относятся к усыновлению, но фамилия Мендоса для меня ничего не значит. Я да Силва, Маттео. Томас мой отец. Тьяго мой брат. Адриана моя сестра. Этот картель — моя семья.

— Ты с кем-нибудь спала после того, как мы поцеловались? — спрашиваю я.

Она возмущенно вдыхает.

— Нет! Господи, ты вообще слушал, что я только что сказала?

— Если ты не изменяла мне, Лени…

— Конечно, блядь, не изменяла! Я бы никогда...

Делаю глубокий вдох, выдыхая медленно и тяжело. Впервые с тех пор, как зашел к ней, по телу разливается спокойствие.

Я извинюсь перед ней за все сказанное. Сразу после того, как она окажется голой подо мной.

— Тогда не вижу, как все остальное из твоих признаний считается предательством.

Она в шоке.

— Колумбийцы и итальянцы убивали друг друга с тех пор, как Тьяго появился в Европе...

— Это нас не касается, — перебиваю я.

— Мы воюем за поставки, за террито...

— Это бизнес.

— Я убила твоего брата, а теперь мой брат убил твоего отца…

— Я хотел их смерти.

— Перестань меня перебивать! — огрызается она, теряя терпение.

— Тогда дай хоть один убедительный ответ.

— Картель и Фамилья — заклятые вра…

— Ты не дашь, — продолжаю, будто не слышал ее. — Настоящей причины, имею в виду. Потому что есть только один способ, которым ты могла бы меня по-настоящему предать. И ты только что сказала, что не сделала этого.

— Маттео…

— Что, по-твоему, я узнал сегодня такого, что могло бы заставить меня перестать видеть в тебе ту, кем ты была для меня? Я и так знал, что ты врала. Что ты не говорила всей правды. Что у тебя есть тайны. — Обхватываю ее лицо руками, притягиваю к себе, шепчу: — Но если что я и узнал, так это то, что ты гораздо дольше показывала мне настоящую себя, чем я думал. Ты могла доверить мне правду о том, кто ты, уже давно. Я принял все остальное, что ты рассказала, почему бы мне не принять и это? — Дыхание сбивается. То короткое, рванное. То длинное, изматывающее. — Но я понимаю, почему ты этого не сделала. Так что позволь мне сказать тебе одну вещь — мне плевать, кто ты для них. Для своего брата. Для своего отца. Для всего, черт возьми, картеля. Можешь перечислять имена, причины, мне все равно. Я забочусь только о том, кто ты для меня и кто я для тебя. Все остальное не имеет значения. Вот и все.

Валентина сжимает кулаки, будто сдерживает себя. Глаза полны сомнений, уязвимости.

— А кто я для тебя?

— Все, — мгновенно отвечаю.

Она тихо всхлипывает и качает головой.

— Десять минут назад я был готов умереть, думая, что ты влюблена в Тьяго. Так что да — все, — сильнее сжимаю ее лицо с отчаянной нежностью. — Твоя фамилия да Силва. И что с того? Почему это вообще должно иметь значение?

— У нас никогда не получится.

Я нежно целую ее.

— Я сделаю так, что получиться.

Смерть отца означает, что теперь мне как никогда нужен договор с Эмилиано Марчезани. Этот союз — единственное, что удерживает гражданскую войну на расстоянии.

Я не хочу об этом думать. Не сейчас. Не когда это может означать, что я должен ее отпустить.

— Есть что-то, чего ты еще мне не рассказала? — спрашиваю с нажимом, смотря в ее глаза.

Она не отводит взгляд.

— Нет.

Снова целую ее так, будто от этого зависит жизнь. Мои губы настойчивые, жадные, в них вся та потребность, которая терзала меня с прошлой ночи. Каждое прикосновение, как признание в том, что раньше скрывал.

Когда мы отстраняемся, оба тяжело дышим.

— Точно ничего? Я знаю все?

Валентина кивает.

— С сегодняшнего дня только правда? Без лжи?

— Да, — отвечает она. И я вижу, как с ее плеч падает груз. Она будто становится легче. Снова может дышать.

— Тогда я найду способ, как все это сохранить, cara.

Маттео

Когда тем же вечером возвращаюсь в Firenze, тело отца уже перенесли внутрь. Его нашли прошлой ночью, но я приказал Энцо сделать вид, будто этого не было, и оставить его снаружи до утра. Будь моя воля, мы бы вывесили его труп на внешние стены и оставили гнить там до скончания веков, но я обязан отдать хоть какую-то дань уважения прежнему Дону.

Смотрю на его изуродованное тело.

Да Силва действительно здорово над ним поработал: с обеих сторон рта порезы, как у Джокера, черты лица искажены многодневными побоями. Но это ничто по сравнению с тем, как искромсана сонная артерия. На ней несколько десятков глубоких ножевых ранений — явный признак ярости, которая мне хорошо знакома, ведь меньше двух часов назад я сам испытывал подобное.

Что бы ни сказал отец под пытками, Тьяго явно это не понравилось.

— Нам придется ответить, — хладнокровно произносит Энцо, равнодушно тыча носком туфли в труп отца.

— Знаю.

— Независимо от того, что да Силва сам того не желая, оказал тебе услугу, если мы не пошлем четкий сигнал, весь Преступный мир решит, что на Фамилью открыта охота.

— Знаю, — повторяю я.

Мы выходим из подвала, где хранится тело, и направляемся к бару. Каждый встречный останавливается и почтительно склоняет голову, шепча уважительное «Дон», когда прохожу мимо. Теперь этот титул мой. Звучит и ощущается так хорошо, как я всегда себе и представлял.

— Не имеет значения, что он ее брат, Маттео. Ты не можешь позволить этому повлиять на твое решение.

Как только вошел в клуб, я сразу же рассказал Энцо обо всем, что произошло утром, включая тот факт, кем на самом деле является Валентина. Я уже доверил ему то немногое, что знал о ней до этого момента, утаив лишь имя, поскольку она сказала, что оно ненастоящее. Когда упомянул, что Тьяго — ее брат, он лишь приподнял бровь и хмыкнул, мудро решив оставить свое мнение при себе.

Но, похоже, теперь он настроен высказаться.

— Я это прекрасно понимаю. Мне плевать, что Тьяго брат Валентины, но меня волнует, что он нынешний король Преступного мира и находится в гораздо более выгодном положении. Я не собираюсь рисковать будущим Фамильи из-за опрометчивого стремления инсценировать месть за смерть отца, когда на самом деле мне следовало бы пожать руку да Силве. Мне нужно обдумать, как разыграть эту партию, вот и все.

По шее пробегают мурашки, вызывая приятную дрожь в спине.

Поднимаю взгляд и вижу, как Валентина входит в VIP-зал. Наблюдаю, как она уверенно шагает к бару, волосы убраны в хвост, а бедра соблазнительно покачиваются из стороны в сторону.

— Может быть, нам стоит взяться за его жену, — предлагает Энцо.

— Нет, — мои глаза по-прежнему прикованы к Валентине, пока она кладет вещи за барную стойку.

— Почему нет? Мы не причиним ей вреда, просто немного напугаем.

— Потому что мужчины не очень хорошо реагируют, когда их жены становятся мишенями, Энцо, — Валентина поднимает глаза и одаривает меня загадочной улыбкой, которую приберегает только для меня, — той самой, что наполняет легкие воздухом. — Знаю, я бы не сдержался, — размышляю вслух, пока она приближается ко мне.

— Марина пока не твоя жена.

Свирепо смотрю на него, но мой ответ прерывается приближением Валентины. Он никогда не упускает возможности напомнить, на чем мне следует сосредоточиться.

— Привет, Энцо, — говорит она, неуверенно взглянув на него.

Он кивает ей: — Валентина.

Ее взгляд мечется между нами, а щеки краснеют.

— Прости, что солгала тебе.

Наклонившись, Энцо берет ее руку и подносит ко рту, глядя в глаза.

— Я рад, наконец-то узнать тебя настоящую.

Отталкиваю его, прежде чем он успевает коснуться ее кожи губами.

— Отвали, Энцо.

Он смеется и выпрямляется, подмигивая Валентине, а я рычу.

— Как твой лучший друг и кузен, я думал, что мне будет позволено хотя бы поцеловать ей руку.