Она снова поднимает глаза, и я вижу в них целую вселенную. Ту жизнь, которую она могла бы прожить за эти два года, если бы ее сестру не убил мой брат. Все ее мечты, надежды, смех, мелкие повседневные горести — все это отразилось во взгляде. И все это под слоем неизбывной боли.

Я тянусь к ней, подхватываю на руки, прижимаю к груди, крепко обвиваю, как будто хочу удержать навсегда. Она не сопротивляется, наоборот, прильнула ко мне, растеклась по груди, будто знает, что здесь ее место.

— Тогда расскажи мне о ней, — прошу я. — Отдай мне свои воспоминания. Я сохраню их для тебя, чтобы они больше не тускнели.

Валентина поднимает на меня глаза.

— Маттео...

— Я же сказал, теперь мы в этом деле вместе. Тебе нужно оплакать ее. По-настоящему. Чтобы отпустить вину, которую ты носишь все это время. И научиться любить эти воспоминания, а не прятаться от них. — Я наклоняюсь и прижимаюсь губами к ее макушке, замираю, вдыхая запах. — Позволь мне сохранить ее для тебя. Расскажи, какая она была.

На миг в ее взгляде вспыхивает благодарность. Потом ресницы опускаются, губы чуть приоткрываются, она словно перебирает в памяти, с чего начать.

— Как-то раз мы проехали триста километров, чтобы посмотреть полное солнечное затмение. Поездка вышла просто катастрофой, впрочем, это про нас. Прокололи шину, свернули не туда и попали в какую-то деревню, где нас чуть не удочерил совет местных бабушек. А еще мы познакомились с поваром, у которого был огромный огород.

— Надеюсь, это не эвфемизм, — ворчу я, мгновенно вспыхнув от ревности.

Валентина смеется, и ее лицо озаряется. Мир замирает. Все живое в радиусе километров будто затаило дыхание, очарованное ее светом.

— Адри обожала растения. Она изучала ботанику. Как только тот повар упомянул свой огород, нас как ветром сдуло. — Валентина улыбается. — С нами всегда так было: едешь в одно место, а в итоге ввязывались в какое-нибудь безумное приключение. Когда мы, наконец, добрались до места, выяснилось, что у нас с собой всего одни очки для наблюдения за затмением. И я, конечно, умудрилась на них сесть по дороге, из-за чего треснула одна линза. В итоге мы прижались лбами и зажмурили один глаз, чтобы хоть как-то посмотреть через уцелевшее стекло. — Она качает головой, смеясь. — Не помню, что мы там увидели, но точно помню, как лежали в кузове пикапа, разговаривали всю ночь и загадывали желания на падающие звезды.

Я запускаю пальцы в ее волосы, массируя голову. Валентина откидывается к моей руке, и с губ срывается тихий стон.

— Продолжай, cara, — шепчу я.

— Однажды я случайно заразила ее мононуклеозом. Просто потому что она отпила из моей бутылки с водой. А наш брат всем в школе рассказал, что мы целовались. Типичные братские приколы, — фыркает она и закатывает глаза. Затем дважды громко чихает. — Мы с Адри гонялись за ним по дому и избили подушками с наших кроватей, пока перья не повалили снегопадом.

— Он хоть извинился?

— Только когда мы взяли подушки из гостиной. — Ее улыбка становится довольной. — Они были гораздо жестче. Вот тогда он и запел свои извинения.

— Значит, месть удалась, — я сжимаю ее шею. — Умница.

Щеки Валентины окрашиваются в розовый, пальцы нервно теребят нитку на моей рубашке.

— Когда нам было по двенадцать, то стало лень идти домой обычным, длинным маршрутом, и мы решили срезать через долину. Нас всегда предупреждали, чтобы мы туда не совались, думали это из-за змей. Но, конечно, решили, что убежим, если что. — Она смеется, взгляд уходит в воспоминания. — В итоге, на выходе с той стороны змей мы так и не увидели. Зато угодили в ядовитый плющ. Все тело ужасно жгло и чесалось. Мы скупили весь яблочный уксус, какой только нашли, налили в ванну и залезли. Но запах... потом не выветривался. Ничто не могло избавить от этого запаха, он преследовал нас целую неделю.

Она поворачивается ко мне, глаза блестят. И я понимаю, что не был готов. Ни к тому, как вдруг все вокруг замирает. Ни к тому, как воздух становится хрупким, как стекло. Ни к тому, как сердце замедляется, бьется все тише, а потом внезапно расправляется, раздувается, переполненное до краев эмоциями, которые даже страшно назвать.

Моя рука скользит к ее горлу, слегка обхватывая. Она вздрагивает, когда пальцы скользят по пульсу.

— Она была особенной, Лени, — тихо говорю я. — Я не забуду ее.

Валентина

Обхватываю лицо Маттео и целую, пытаясь передать все, что он заставляет меня чувствовать.

От силы поцелуя он теряет равновесие, падает на кровать, увлекая меня за собой, крепко прижимая к груди.

Когда отстраняюсь, в его взгляде вспыхивает буря.

— Мне не стоит тебя целовать, — хриплю, шмыгая носом. Горло саднит, будто наждачкой провели по слизистой. — Я же тебя заражу.

Маттео медленно улыбается, его игривые глаза тяжелеют, задерживаясь на моих губах.

— Я уже болен.

Прикасаюсь к его лбу, проверяя, нет ли жара.

— Что с тобой?

— Точного диагноза пока нет. Единственный симптом — безнадежная одержимость тобой. — Он моргает, густые ресницы бросают тень на скулы. — Как думаешь, выживу?

Безнадежная.

Мое сердце спотыкается на этом слове.

— Похоже на что-то... смертельное, — задумчиво протягиваю я.

Он серьезно кивает.

— Я так и думал. — Потом снова улыбается своей ленивой, обаятельной улыбкой. — Исполни последнее желание умирающего, поцелуй меня еще раз?

Улыбаясь, наклоняюсь ближе.

— Если у тебя когда-нибудь будет последнее желание, советую попросить что-нибудь более важное.

Он тянется, обхватывая мою шею, глаза полуприкрыты, следят за приближающимися губами.

— Нет ничего ценнее, чем умереть с твоим вкусом на губах. Поцелуй меня.

Я краснею, наклоняюсь и снова целую. Он точно завтра заболеет, но, кажется, ему плевать.

Он легко переворачивает нас, прижимая меня к матрасу своим весом. Я зарываюсь пальцами в его волосы, притягивая ближе. Он прокладывает дорожку поцелуев от моих губ, вдоль челюсти и вниз, к шее, где зарывается лицом, срываясь на приглушенный стон.

— Ты хоть понимаешь, какая ты потрясающая? — спрашивает он, голос приглушен. — Какая чертовски сильная, бесстрашная? — Моя киска сжимается в ответ на его горячие, настойчивые слова. Я качаю головой, не в силах вымолвить хоть что-то. — Я восхищаюсь тобой, cara. По-настоящему.

Стону, когда его губы впиваются в чувствительную точку на шее. Зубы касаются кожи, вызывая волны мурашек по всему телу.

— Черт, как же я скучал по тебе. По твоей коже. По ощущениям. — Его голос низкий, сорванный, пропитанный тоской и желанием. — Я просто... чертовски скучал.

Мои руки обвивают его шею, притягивая еще ближе. Мне следовало бы оттолкнуть его, создать дистанцию, защитить свое сердце. Но от Маттео невозможно защититься. Он уже выломал дверь, сорвал с нее все десять замков и ворвался внутрь, чтобы взять все, что внутри.

Его руки дрожат от нетерпения, когда стягивает с меня футболку, затем скидывает свою и снова опускается на меня, сжимая грудь. Губы жадно прокладывают путь вдоль ключицы и вниз.

— Прикоснись ко мне, — умоляю я.

Он поднимает лицо, в его взгляде тьма, наполненная разрушительным желанием.

— Где именно?

Я извиваюсь под ним, срываюсь на стон.

— Где угодно.

Он пристально смотрит на меня.

— Скажи, что ты тоже скучала. И я сделаю это, — хрипло требует он.

— Я скучала, — тут же отвечаю. — Конечно, скучала.

Из его горла вырывается сдержанный, хриплый звук. Зрачки сужаются, взгляд становится таким жадным, собственническим, что у меня перехватывает дыхание.

— Хорошая девочка, — шепчет он, голос пропитан возбуждением. — Прошло семь дней с тех пор, как я в последний раз был между твоих бедер. Это слишком долго. Раздвинь ноги.