— Прости, мне нужно идти, — перебиваю я.

Я слышу, что он хочет спорить, но знает, что не может заставить меня остаться на линии, находясь так далеко в Боготе.

— Хорошо, дитя. Я тебя очень люблю, — говорит он.

Я позволяю его словам окутать меня и дать мне силы.

— Я тоже тебя люблю, — тихо шепчу в ответ.

Телефон вырывают из моей руки.

В одно мгновение он был у уха, в следующее уже нет.

Я вздрагиваю, оборачиваюсь и замираю лицом к лицу с Маттео. Он нависает надо мной, как угрожающе высокая гора, пропитанная яростью, что расползается по нему все быстрее. Он сжимает мой телефон так, будто сейчас раздавит его.

Мгновенная вспышка здравого смысла подсказывает мне, что за моей спиной горит свеча. Я разворачиваюсь и быстро задуваю ее.

— Кто это, блядь? — рычит Маттео в телефон, каждое слово звучит так, будто его душат. Он смотрит на меня сверху вниз, мускул на его щеке судорожно дергается. От него несет алкоголем.

Мои глаза расширяются.

— Маттео! — шиплю я и подпрыгиваю, пытаясь выхватить телефон. Кончиками пальцев касаюсь его, но он уворачивается.

— Валентина? — доносится голос отца из трубки.

Глаза Маттео сверкают бешенством тысячей обвинений.

— Как тебя, блядь, зовут? — рычит он, пошатываясь.

Боже. Он сейчас себя угробит.

Так разговаривать с моим Папой — верный способ значительно сократить продолжительность жизни.

Паника снова толкает меня к телефону.

Рука Маттео резко сжимает мое горло. Из его груди вырывается звериный рык, такой сильный, что воздух дрожит. Он отталкивает меня, удерживая на расстоянии вытянутой руки, но я все еще чувствую, как от него несет спиртным. Будто он нырнул в самую большую винокурню на планете.

Сколько же он выпил?

— Это да Силва, — коротко доносится из трубки. Отцу больше не нужно ничего объяснять, вес его фамилии говорит сам за себя.

Пальцы Маттео ослабляют хватку. Телефон медленно опускается. Его глаза закрываются, лицо искажается от боли.

Воспользовавшись секундным замешательством, выхватываю телефон из его руки, завершаю звонок и швыряю его через комнату. Он отскакивает от дивана и падает на пол.

Сразу же начинает звонить.

Отец, конечно же.

Когда глаза Маттео открываются снова, они чернеют. Не просто темнеют — они мертвы. Я никогда не видела их такими.

Открываю рот, но не успеваю ничего сказать.

Он швыряет меня к стене кухни, прижимая к ней за горло с такой силой, что из груди вышибает весь воздух. Вдохнуть снова не успеваю, он нависает надо мной всем телом. В его глазах пульсирует неподдельная эмоция, они мечутся по моему лицу. Голос звучит ровно, но от него исходит опасность, осязаема, как тень.

— Объясни-ка мне, почему ты только что сказала другому мужчине, что любишь его, если каждую ночь спишь в моей постели?

Маттео

В ушах стоит громкий, пронзительный звон.

Валентина только что сказала ему, что любит его.

— Прости, — говорит она. — Маттео...

Она только что, блядь, призналась ему в любви.

— Ты и правда спишь с ним, — шепчу я, подтверждая то, чего всегда боялся, но до последнего отказывался верить. Желчь обжигает изнутри. Одни только слова вызывают приступ тошноты.

Весь мир рушится.

Это конец света. А если нет, то это хуже.

— Ч-что? — заикается и выглядит по-настоящему сбитой с толку.

Валентина вздрагивает, когда с грохотом опускаю ладонь на стену рядом с ее головой.

— Не вздумай играть со мной, иначе ты пожалеешь о том дне, когда вообще встретила меня, — рычу я, глядя ей в глаза.

Она отшатывается, в глазах мелькает боль. Как она смеет? Это мою грудь разорвали на части. Это мое сердце превратили в бесполезную, мертвую плоть.

Изучаю ее лицо, выискивая в нем признаки той, которую все это время не замечал — ту самую коварную предательницу, которая обманула меня так, как я и представить не мог.

Телефон снова звонит, громко объявляя о настойчивых попытках ее любовника связаться с ней. От каждого звонка тошнит еще сильнее.

— Все не так, как ты думаешь, — сипит она, цепляясь за мою руку.

— Не так, как я думаю? Ты трахалась с ним все это время, пока трахалась со мной, — слова льются с ядом. — Не знал, что в твоей постели столько места. Интересно, как ты вообще справлялась, успевая доставлять удовольствие нам обоим. Хотя, надо признать, я-то не жаловался. Ты и правда профессионалка.

Ревность разрывает меня на части, как несущийся поезд. Я теряю контроль, становлюсь жестоким. Впервые с момента нашей встречи мне хочется сделать ей больно. Чтобы ее сердце валялось на полу, растоптанное и истекающее кровью, как и мое.

— Скажи, ты хоть подмывалась между нами, или бывало, что я входил в тебя сразу после него? — шиплю с ненавистью.

Я ожидаю пощечины.

Но ее нет.

Вместо этого она умоляющее смотрит на меня, все еще держась за руку, сжимающую ее горло.

— Это неправда...

Я рычу, снова ударяя кулаком по стене. Валентина вздрагивает.

— Так ты хочешь играть? — шиплю, пошатываясь. — После всего, через что мы прошли? Ты и правда хочешь сделать вид, что я не слышал того, что только что услышал? Что не видел того, что видел вчера?

— Я… — она качает головой. Открывает рот, но слова не выходят.

— Ладно, — горько смеюсь. — Ладно. Раз ты слишком труслива, чтобы назвать его имя, я сделаю это сам. Тьяго да Силва.

Ее глаза расширяются так, что в другой ситуации это было бы даже смешно. Но сейчас, когда внутри меня пустыня, выжженная болью и отчаянием, я не способен смеяться.

Где-то на фоне снова звонит телефон.

— Больше не отрицаешь, да? — мой голос сиплый, горло пересохло так, что даже не могу фыркнуть. — Думаю, он приказал тебе сблизиться со мной. Соблазнить, выудить всю информацию, узнать мои слабости, чтобы потом обернуть это все против меня.

Пошатываюсь, и Валентина тут же кладет руки мне на живот, пытаясь удержать на ногах. Я отталкиваю ее.

— План гениальный, ничего не скажешь. Теперь, когда у меня было двенадцать часов, чтобы все обдумать, я могу это признать.

Вчера вечером Энцо против моей воли вытащил меня из бального зала, к большому изумлению женщин Телье. Неважно, как яростно угрожал его застрелить, он не позволил мне пойти за Валентиной и устроить сцену.

Не в том зале, не перед той аудиторией.

Он был прав, но я все равно избил его. Энцо принял это молча, затем достал бутылку бурбона и наливал мне стакан за стаканом, пока она не опустела.

Удивительно, но алкоголь ни капли не замутил разум и не спутал мысли. Я до сих пор вижу каждую секунду того, как она обнимала его. Каждую долю мгновения, когда говорила, что любит его.

Алкоголь не приглушает боль в груди.

Не уверен, что он вообще хоть на что-то влияет, кроме того, что мне все сильнее хочется признаться: ее предательство — самое болезненное, что я когда-либо переживал.

Боль пронзает горло, словно от пореза старой бритвой, и распространяется вниз по груди.

— Расскажи, в чем именно заключалось твое задание? Ты должна была просто трахаться со мной, или разбить мне сердце всегда было частью плана? — Я отпускаю ее шею и прижимаю к стене. — Или ты решила заработать немного дополнительных баллов, когда поняла, как легко я попался в твою ловушку? — Вытаскиваю из кармана стеклянную флягу, отпиваю, вытираю рот тыльной стороной ладони и развожу руки в стороны. — Потому что я и правда попался, так? Закрыл глаза на все тревожные сигналы. Позволил тебе завести меня в ловушку, как ягненка на бойню. Ничего не сделал, чтобы защититься. Даже тогда, когда ты предупреждала. — Это воспоминание вызывает смех. Точнее, уродливый звук, похожий на сорванный, кашляющий всхлип. Я падаю на нее, прижавшись губами к уху, и сиплю: — Вы с ним смеялись над этим, когда были вместе?