— Хватит, — снова просит она, пытаясь выхватить флягу. В ее глазах тревога.

Из меня вырывается звериный рык. Я отталкиваю ее руку и делаю еще глоток.

— Я не понимаю, как он может выносить мысль о том, что ты со мной. — Еще один глоток. Горло горит, как и грудь. — Прикасаешься ко мне. Целуешь. Доверяешь. Спишь со мной. Близка во всех возможных смыслах, даже если делаешь это ради него. — Еще глоток. На секунду боль затихает. Нежно провожу большим пальцем по ее губам. — Разве его не сводит с ума то, что ему приходится делить тебя? Ведь меня бы свело. — Я резко разворачиваюсь и со всей силы бросаю флягу в стену. Она разбивается, повсюду разливается жидкость. — Меня это, черт побери, и сводит.

Валентина в шоке прикрывает рот.

— Я думаю об этом со вчерашнего вечера. Ты его, а он осознанно делит тебя со мной, — тру глаза, чтобы унять жжение. — Я бы не смог, — шепчу. Затем вцепляюсь пальцами в свои волосы, больно дергаю, и хрипло повторяю: — Я бы никогда не смог.

Густая тоска звучит в моем голосе, душит каждое слово, которое с трудом срывается с моих губ.

В груди становится тесно. Сдавленное ощущение поднимается вверх, затрудняя дыхание. Я наваливаюсь на нее, упираясь лбом в предплечье, запирая Валентину под собой.

— Было ли хоть что-то по-настоящему? — требую хриплым шепотом. Глаза горят. — Я был тем, кто обнимал тебя по ночам. Тем, кто изучал каждый дюйм твоего тела. Тем, кто вытирал чертовы слезы с твоих щек. Так скажи, все это было ложью? Все эти особенные моменты? Все воспоминания? — Мой голос ломается. — Не это я имел в виду, когда спрашивал, разрушишь ли ты мою жизнь.

— Маттео… — умоляет она, и проводит ладонями вверх по моей груди. Там, где раньше было тепло, теперь лишь предательская пустота. — Тьяго не...

Слышать, как она защищает его, добивает меня. Ударная боль в груди, будто кулак бьет изнутри, разрушая все. Я погряз в этом куда глубже, чем думал. Даже не знаю, когда дал ей власть так меня разрушить, но теперь понимаю, это действительно смертельно.

— Не смей, блядь, защищать его.

— Ты все не так понял! Прошу, дай мне сказать!

— Что именно я не так понял, cara? — зло бросаю я. — Что сегодня утром нашли изуродованное тело моего отца? Утром после того, как ты на глазах у всех бросилась в объятия да Силвы? Утром, когда я подслушал, как ты говоришь ему, что любишь его? А он тот, кто виновен в его убийстве.

Она ахает, и, к ее чести, хотя бы делает вид, что удивлена.

И тут все сходится.

Она недостающий кусочек. Настоящая причина, по которой он похитил и убил моего отца.

Она — то, что делает это личным для да Силвы.

Он ведет за нее войну.

— Мой брат мертв, Валентина. А теперь и мой отец, — произношу почти вплотную у ее лица. Она дрожит в моих руках. — Полагаю, следующий в твоем списке — я? Ты собиралась сделать это сама? — спрашиваю я, слова едва громче шепота — Это ты должна была меня убить?

Я не даю ей ответить. Тащу ее к комоду.

От погасшей свечи все еще поднимается тонкая струйка дыма. Она задула ее, когда поняла, что я здесь. Зачем? Почему заботиться обо мне, если предала меня? Может, она и сама верит в собственный спектакль. Верит в ложь, которой меня накормила. Меня они точно одурачили.

— Вот твой шанс. Я не буду сопротивляться. Более того... — нахожу в ящике нож с десятидюймовым лезвием и вкладываю в ее руку. — Держи.

Она не берет его. Рука остается открытой, а сама с ужасом смотрит на клинок.

— Держи, — шиплю я, прижимая рукоять к ее пальцам, а потом силой сжимаю их вокруг нее. — Давай, Лени.

Она вздрагивает от прозвища.

Я хватаю ее за руку, и с силой поднимаю, пока острие ножа не упирается мне в грудь. Она пытается разжать пальцы, но я крепко держу.

Ее глаза полны слез. Еще два шаг, одно неосторожное движение и нож войдет в меня.

— Чего ты ждешь? — делаю шаг вперед. Она вскрикивает, пытается отдернуть руку, но я не отпускаю. Удар ножа в сердце куда милосерднее, чем ждать, пока яд предательства доберется до него сам. — Давай. Заканчивай то, что начала.

Валентина яростно мотает головой, и слезы текут по щекам. Все тело дрожит.

— Ты всегда была уверена с ножом в руке, так почему медлишь? — поднимаю ее руку выше, острие уже у моего горла. Одновременно сжимаю ее запястье. — Может, ты предпочла бы перерезать мне глотку?

Мы смотрим друг на друга. Взгляды переплетены, нож между нами.

Она плачет, на лице выгравировано опустошение. И быстро посмотрев в отражение на дверце микроволновки понимаю, что выгляжу точно так же.

Мое лицо — искаженная маска боли. Кожа вокруг глаз натянута, в уголках морщины, зрачки отражают внутреннее разрушение.

Я выгляжу так, как чувствую себя.

Разбитым, без возможности восстановления.

— Сначала поцелуй меня, — прошу я, грудь сжимается. Глаза затуманиваются. — Мое последнее желание не изменилось. Я все еще хочу умереть с твоим вкусом на губах… несмотря на то, что все знаю. — Надавливаю на ее руку, острие пронзает кожу. Кровь медленно течет по шее. — Но ты ведь любишь его, Валентина… — надломлено шепчу. — Так что, пожалуйста… убей меня, когда закончишь.

Валентина с отчаянным криком вырывает руку из моей. Я закрываю глаза и готовлюсь к последнему удару.

Часть меня всегда подозревала, что она может стать причиной моей смерти. Я сказал ей об этом в ночь нашей встречи, просто никогда не представлял, что ее рука действительно будет держать оружие, которое меня убьет.

Слышу, как она замахивается, жду, что почувствую, как лезвие располосует живот. Но вместо этого раздается звук удара об стену.

— Нет! — яростно кричит она, несмотря на слезы. Ее грудь тяжело вздымается, ноздри раздуваются. — Нет.

Я распахиваю глаза как раз в тот момент, когда лезвие падает на пол с глухим стуком.

— Я никогда не смогла бы причинить тебе боль, Маттео, — начинает она.

— Слишком, блядь, поздно для этого, — усмехаюсь я. В каждом слове — горечь. Я смотрю на упавший нож. — Твой любовник будет разочарован, что ты меня не убила. — Поднимаю на нее глаза. Боль пронзает меня каждый раз, когда смотрю на нее. Безжалостно сжимаю ее горло. — Скажи мне, знает ли он, что твоя глотка до сих пор болит после того, как я трахал ее два дня назад? — грубо спрашиваю я. — Знает ли он, что, раздев тебя, увидит синяки на твоей груди, а на заднице отпечатки моей руки?

Один только образ их вдвоем кружит мне голову. С ревом отталкиваю Валентину, разворачиваюсь и бью наугад. Кулак врезается в стену и уходит глубоко в гипсокартон.

Этого недостаточно. Этой боли мало, чтобы заглушить вой внутри.

Позади слышу, как ахает Валентина.

— Маттео… — зовет, кажется, в сотый раз за последние десять минут.

Каждый раз ее голос звучит по-разному, и каждый раз рвет меня на части.

Я вытаскиваю руку из стены. Кровь стекает по костяшкам, но ничего не чувствую, кроме боли в сердце. Валентина хватает меня за плечи и пытается повернуть к себе. Я резко сбрасываю ее.

— Не смей меня трогать.

Голова раскалывается. Алкоголь посылает сигнал в мозг сказать ей, что она может трогать меня всегда.

— Хватит, — слышу приказ, в ее голосе появляются твердые нотки гнева. — Ты ошибаешься на счет...

— Не смей, блядь, — оборачиваюсь. — Я не...

— Ошибаешься! — перебивает она и подходит вплотную.

Оба дышим тяжело. Но ее глаза опускаются к струйке крови у меня на шее, и она теряет уверенность.

— Ты ошибаешься. Тьяго не убивал твоего отца из-за меня, — шепчет она. Я отшатываюсь от нее, но ее руки ложатся мне на плечи и удерживают с нечеловеческой силой. — Остановись. Ты должен меня выслушать. Пожалуйста. Пожалуйста, Маттео! Мне невыносимо видеть, как ты мучишься, когда я не прикасалась ни к кому, кроме тебя. Клянусь, я не прикасалась. Призрак, пожалуйста, дай мне объяснить.

— У тебя есть тридцать секунд, чтобы убедить меня, что я во всем ошибался, — шиплю. — И надеюсь, ты придумаешь, мать его, гениальное объяснение, которое не сведется к тому, что ты просто предала меня.