Нет.

— Планирую, — отвечаю вместо этого.

— Когда? — шепчет охрипшим голосом. — Когда ты отпустишь меня из своего плена?

Я поднимаю на него тяжелый, насыщенный взгляд: — Как только ты отпустишь меня из своего, Призрак.

Медленная, самодовольная улыбка расползается по его губам. Он наклоняется, и я уже выдыхаю до того, как наши губы соприкасаются, будто мое тело сбрасывает десятитонный груз только от осознания, что он вот-вот меня поцелует.

Я ожидаю агрессии или той безумной, жгучей страсти, что обычно вспыхивает между нами, стоит только нашим губам соприкоснуться.

Но вместо этого его рот мягко накрывает мой и замирает.

Он медленно втягивает мою нижнюю губу, томно, лениво, словно у нас впереди вечность. Его пальцы зарываются в мои волосы и притягивают ближе. Язык неспешно раздвигает губы и скользит внутрь.

Все в этом поцелуе неторопливо, плавно, но именно это сводит с ума сильнее, чем когда он прижимает меня к стене и врывается в мой рот. Он целует меня так, будто я принадлежу ему. Будто пытается оставить отпечаток себя в каждой моей клетке, переписать мою ДНК, чтобы она шептала только одно имя — его.

Не знаю, сколько времени мы так стоим.

Все, что знаю, когда Маттео, наконец, отстраняется, единственное, что еще удерживает полотенце на мне — это его грудь, прижатая к моей. Мои волосы запутались от того, как его руки зарывались в них. Он тяжело дышит, почти срывается на хрип, переполненный яростным, неукротимым желанием.

И я знаю, что навсегда изменилась из-за поцелуя, который никогда не забуду, и из-за мужчины, который никогда не будет моим.

Маттео прижимается лбом к моему.

— Ранее ты сказала, что я не могу понять твоей одержимости выяснением того, что случилось с Адрианой, потому что у меня нет слабости, — хрипло произносит он. — Это смешно, правда, потому что, кажется, всем, кроме тебя, очевидно, в чем моя слабость и как далеко я готов зайти, чтобы защитить ее, cara.

Пульс сбивается с ритма. Чувства вздымаются внутри меня, как хлыст, оставляя после себя боль, гулко отзывающуюся в груди.

Всего несколькими словами Маттео дарит мне первую светлую память в этой квартире, с тех пор как умерла Адриана.

— Насколько далеко? — шепчу я.

— До самого края Земли. Пока мои ноги не сотрутся в кровь, пока из меня не уйдет последняя унция силы, пока я не умру, — клянется он, обхватывая мое лицо, словно могу улететь. — И все равно я найду способ вернуться с того света, если ты будешь во мне нуждаться.

Сколько еще раз мне придется говорить ему, прежде чем он поймет? Прежде чем услышит?

— Мне от тебя ничего не нужно. — В его глазах что-то дрожит — зеленый цвет блекнет, словно листья увядают с приходом осени. Мои руки скользят вверх по его животу, нащупывая грудь, пока не чувствую ровный, надежный стук сердца. — Ничего, кроме того, чтобы ты не умер, Призрак.

Зелень возвращается в его глаза, сияет ярко, как изумруды. На губах появляется самоуверенная, ленивая улыбка, а взгляд становится таким… одержимым.

И по тому, как мое сердце взлетает, я понимаю, что боль, которую испытаю, когда мы расстанемся, будет разрушающей.

И это еще одна утрата, с которой придется научиться жить.

Валентина

Я думала встретиться с Маттео в Firenze на следующий день, но его там не оказалось. Проверила телефон, вдруг написал. Но кроме пропущенного звонка от Тьяго, никаких уведомлений.

На следующий день и еще через день я продолжила его искать, но он словно растворился. Неудивительно, что он занят — клуб гудит от страха и слухов после убийства Рокко. Оказывается, можно убить наследника, но земля при этом под ногами все равно сотрясается.

Что действительно удивляет — это насколько я скучаю по нему. Насколько одинокой и опустошенной чувствую себя в его отсутствии, особенно когда оно растягивается больше недели.

С упрямой, кропотливой настойчивостью Маттео вплелся во все сферы моей жизни, от работы до свободных часов вдали от клуба. И теперь, внезапно, в моей реальности зияет отчетливая дыра в форме Маттео, и я не знаю, чем ее заполнить.

Что я вообще делала со своим временем до того, как он появился? Неужели и тогда дни были такими пустыми? Потому что сейчас они кажутся бесконечными.

Это тревожит. Он ведь должен был легко исчезнуть из моей жизни. Потому что однажды именно это и произойдет. Так что я решаю воспринимать его исчезновение и тишину как нечто хорошее.

Репетиция перед будущим.

Жаль, что все не так просто. Его отсутствие проявляет еще кое-что: насколько сильно именно он удерживал мою боль на расстоянии.

Я всегда считала его отвлечением. Но даже не предполагала, что он мог быть моим щитом от той сокрушительной тяжести утраты, которую несу. Без него грусть снова просачивается внутрь. Вместо того чтобы бежать от нее, я решаю встретиться с ней лицом к лицу. Принять ее. Посвятить момент памяти Адри.

Я собираю сумку с самым необходимым и отправляюсь в наше место.

В нашем месте нет ничего особенного. И оно не было по-настоящему нашим. Это старое дерево в тихом уголке Гайд-парка. Мы приходили туда, когда удавалось выкроить момент передышки от лондонского дождя. Сидели, болтали, ели, слушали музыку и занимались любимым делом — наблюдали за прохожими.

Когда дерево появляется в поле зрения, останавливаюсь как вкопанная. Эмоции накрывают с головой.

Я не возвращалась сюда с того самого дня, когда исчезла Адриана. Это еще одна вещь, которой перестала заниматься после ее ухода.

В каком-то смысле, в ту ночь оборвалась не одна жизнь.

Все выглядит точно так же. То же широкое, мощное основание ствола. Та же сочная зеленая трава. То же уединенное место.

Мы с Адри всего лишь крошечные пылинки на фоне тысячелетней истории этого дерева, так почему думала, что оно могло измениться? Наверное, потому что мне хочется, чтобы все, что хоть как-то соприкасалось с ней, отражало ту же степень опустошения, которую ощущаю я.

Но, стоя перед деревом сейчас, нахожу утешение в его неизменности.

Расстелив плед на траве, я сажусь и начинаю выкладывать все из сумки.

— Хумус, морковь и сырные палочки, — говорю вслух, будто Адри сидит рядом. — Потому что я правда не врала о том, какие они вкусны. — Улыбаюсь, представляя, как она закатывает глаза. — Агуардьенте⁹ конечно, потому что Тьяго надрал бы нам задницы, если бы мы пили что-то другое. — Ставлю бутылку на плед. — И последнее, но не менее важное — Arepas boyacense.¹⁰ — Я смотрю в небо, крепко сжимая контейнер в руках. — Надеюсь, ты не злишься, что ем их без тебя. Без них сюда приходить просто… неправильно. Если злишься, можешь накричать на меня, когда доберусь туда, где ты сейчас. Очень надеюсь, что ты уже нашла, чем мы займемся, когда встретимся.

Если кто-то проходит мимо в этой части парка, уверенна, они стараются обойти стороной сумасшедшую, которая громко разговаривает сама с собой. И я их не виню.

Открываю контейнер, беру лепешку. Как только вкус касается языка, воспоминания накатывают волной.

— Dios mio,¹¹ — стонет Адри, держа по одной лепешке в каждой руке. — С ними надо быть осторожнее.

Я смеюсь.

— Почему?

— Если ты когда-нибудь угостишь ими мужчину, он уже не отпустит тебя. Он тут же сделает тебе предложение и прикует к кухне, чтобы ты готовила их по первому требованию.

— Ты несешь чушь.

— Я серьезно. Это ловушка для мужа. Запомни мои слова.

— Ну тогда, может, мне и правда стоит начать их раздавать. Мы обе знаем, что моя личная жизнь сплошная трагикомедия.

Адри откусывает по кусочку от каждой лепешки, кивает с набитым ртом, еле сдерживая смех.

— Ты и правда всегда выбираешь тех, кто уже занят.