— Поговорим наедине.

— Нет, — отвечаю я, подходя ближе. Протягиваю руку. — Энцо остается.

Он смотрит на мою руку, потом снова на меня.

— Ты заставил меня прийти одного.

Я улыбаюсь своей самой обаятельной улыбкой.

— Потому что я не доверяю никому из твоих людей. Энцо я доверяю свою жизнь и твою.

Старик задерживает взгляд, специально долго не отвечая на рукопожатие — это демонстрация силы. Я не против поиграть в эту игру, если это нужно. Наконец, он кивает и крепко пожимает мою руку.

— Что за тайны и интриги вокруг этой встречи? — спрашивает он, внимательно вглядываясь в мое лицо. — Полагаю, твой отец не был бы в восторге, если бы узнал об этой встрече. Как и твой брат.

Моя челюсть напрягается при упоминании этих двоих.

— Не были бы, — усмехаюсь я. — И ты им не сказал. А это значит, что тебя как минимум заинтересовало то, что могу предложить.

Бровь Эмилиано едва заметно дергается — первая трещина в его маске. Он жестокий и бесчувственный человек. Перейти ему дорогу, значит подписать себе приговор.

— Я слушаю.

С самого детства жизнь была выживанием. Мой отец был жестоким ублюдком, а брат научился у него быть садистом. Он наблюдал и учился. На мне.

Годами я был его тренировочной куклой. Он использовал меня, мое тело, чтобы оттачивать любимые методы пыток. Я все надеялся, ждал, молился, что кто-то поможет. Что взрослые вмешаются и спасут меня.

Но помощь так и не пришла.

Воодушевленный, по сути, полной безнаказанностью, которую ему позволили, Рокко становился все более жестоким и диким. У него было все, чего можно пожелать: власть, влияние, навыки использовать страх как оружие. Он был наследником, а я запасным вариантом. Я должен был остаться для него незаметным, забытым, как это часто делали наши родители. Но он был одержим тем, что принадлежало мне. Хотел все. Без разницы, что именно.

Когда мы подросли, его методы изменились. К семнадцати годам я стал крупнее и сильнее его, так что физическое насилие больше не работало. Тогда он прибегнул к более изощренным способам пыток.

В восемнадцать у меня появилась девушка Сюзанна. Мы были вместе меньше недели, когда я вернулся домой в последний день учебного года и нашел ее мертвой в своей кровати. Перерезанное горло, повсюду кровь. Я до сих пор не могу стереть из памяти образ, как Рокко трахал мертвое тело, а белые бедра яростно шлепали о ее плоть.

Он обернулся ко мне с безумным выражением на лице, облизывая губы и сказал: — Она звала тебя все то время, пока я ее убивал.

Рокко смотрел на меня, продолжая осквернять ее, не желая упустить ни одной моей реакции. Это то, что его всегда мотивировало, — колоть и тыкать, пока он не найдет слабое место, которое искал.

Потому что, сколько бы он меня ни бил, ни жег, ни калечил, я никогда не давал ему желаемого. Не кричал. Не терял самообладания.

Никогда не ломался.

И в тот день тоже не сломался. Я просто развернулся и ушел.

На следующий день уехал. Поступил в университет в Италии и остался там надолго после выпуска, вынашивая одну-единственную мысль, что жила во мне с того самого первого дня, как он меня ударил, — месть.

Жизнь перестала быть борьбой за выживание. Я стал одержим жаждой возмездия. Уже тогда знал, что однажды вырву из его рук то, что он считал своим по праву, и он даже не успеет этого осознать.

Я хотел увидеть в его взгляде момент осознания поражения, раньше, чем он успеет разглядеть хоть что-то в моем.

Это и будет моей идеальной местью.

— Буду с тобой откровенен, Эмилиано. Я вернулся в Лондон не для того, чтобы быть вторым сыном в разваливающейся организации. Я собираюсь свергнуть своего отца и занять место брата. Стать новым Доном Фамильи, — твердо заявляю я. — И хочу, чтобы ты помог мне в этом.

Маттео

Эмилиано смотрит на меня, и на его лице медленно расплывается улыбка, а потом он разражается хохотом. Он смеется так громко, что все его тело трясется, и он хватается за грудь.

Энцо бросает на меня обеспокоенный взгляд, на который не реагирую. Я ожидал чего-то подобного.

— Ты не только смазлив, Маттео. Кто бы мог подумать, что ты еще и комик?

— С чего ты взял, что я шучу?

Он резко прекращает смеяться, и с лица исчезает улыбка, сменяясь суровым выражением, которое слишком хорошо знаю. Мой отец может быть Доном, а брат наследником, но Эмилиано Марчезани обладает не меньшей, а возможно, даже большей властью, чем они оба вместе взятые.

Рокко — правая рука моего отца. Под ним Фамилья делится на три ветви, во главе каждой стоит свой босс. Я руковожу оставшимися Леоне и нашими рядовыми бойцами. Вторую ветку возглавляет Альдо Романо, он полностью подчиняется отцу. Третьей, и самой крупной, управляет Эмилиано. Из-за их влияния мой отец целенаправленно держал его на расстоянии, почти исключив из своего ближнего круга за последние несколько лет. Именно поэтому считаю, что он предпочтет заключить союз со мной.

— Ты же не думаешь, что сможешь их победить. Даже с моей поддержкой.

— Давай говорить объективно. Под руководством моего отца Фамилья почти полностью скатилась в пропасть, и мы оба знаем, что Рокко куда больше интересует потрошение животных и издевательства над женщинами, чем то, чтобы хоть что-то изменить к лучшему. — Эмилиано внимательно наблюдает за мной и не перебивает, так что я продолжаю: — Этот бизнес когда-то правил Преступным миром железной рукой. Может, я был слишком мал, чтобы помнить то время, но ты помнишь. Мы монополизировали рынок. Все прочие организации преклоняли перед нами колено. Мы поставили этот город на карту, именно мы, итальянцы, — с нажимом говорю я. — Просрать это было почти невозможно, и все же за последние десять лет именно это и произошло. Прибыль упала на двадцать, а то и тридцать процентов за квартал, и это только по официальным отчетам. Тенденция продолжается. Что еще важнее, если мы не остановим кровопролитие, нас ждет забвение. Тьяго да Силва и колумбийцы уничтожают нас по части наркотиков. Дарко Митрович, хоть и отшельник, но он и сербы набирают обороты, таская оружие с Востока. Когда-то мы были неприступной крепостью Преступного мира. А теперь выглядим как реликвия в музее. Мой отец оставил двери распахнутыми для конкурентов, и они вошли, как к себе домой, поели у нас на кухне и улеглись в наши, черт возьми, постели, — рычу я.

Эмилиано серьезно кивает, но его нелегко убедить.

— Красивая речь, Маттео, но ты вернулся полтора года назад, — замечает он, — если тебя так волнует состояние Фамильи, почему ты до сих пор ничего не сделал?

— Я делаю, — отвечаю, вскидывая подбородок. — Прямо, мать его, сейчас. Действую. Я пытался поговорить об этом с отцом и братом — без толку. Аугусто считает, что мы просто переживаем трудный период.

Эмилиано скрещивает руки на груди.

— А ты так не думаешь?

Сам факт, что он до сих пор не всадил мне пулю в лоб и не ушел, уже хороший знак. Я продолжаю: — Мог бы, если бы не последние события. — Моя челюсть дергается. — Трое кузенов Леоне мертвы. Тела выброшены без единого послания, ни намека, кто за этим стоит. Одно дело поднимать бизнес, и совсем другое сражаться с невидимым врагом, который медленно, но верно, вырезает нас по одному.

Тот, кто убивает моих кузенов, сам того не ведая, играет мне на руку. Он избавляет нас от бесполезных членов семьи и одновременно расшатывает власть отца, открывая для меня новую точку давления.

Эмилиано тихо хмыкает. У меня по коже пробегает холод, но я не подаю виду.

— Да, быть Леоне сейчас не самое выгодное положение, — ухмыляется он. — А с чего мне вмешиваться? Почему бы просто не позволить всему этому закончиться само собой? Пусть тот, кто пришел за вашей семьей, продолжает, пока вы все не передохнете, очистив мне путь?