Во второй раз за эту ночь мои пальцы хватают лишь воздух.

Меня резко отдергивают назад за плечи. Я реагирую с запозданием, сбитая с толку. Только когда понимаю, что меня тащат к окну, начинаю сопротивляться.

— Стойте! Отпустите меня! — кричу, вырываясь из рук того, кто держит меня, но ни на секунду не отвожу взгляд от неподвижно лежащего Маттео. — Уберите от меня руки!

Удивление сменяется паникой, когда пересекаю оконную раму. Я могу лишь беспомощно наблюдать, как меня уносят от Маттео.

— Пожалуйста, отпустите, пожалуйста! Я не могу его оставить! — умоляю, не только словами, но и изо всех сил сопротивляясь мужчине, который держит меня. — Маттео! МАТТЕО!

Я хватаюсь за раму, вновь и вновь выкрикивая его имя, позволяя страху разъедать меня, пока взгляд прикован к моему жениху.

— Пожалуйста, он лежит на спине, — рыдаю я, голос срывается на хрип. — Я не успела его перевернуть, ему больно. Пожалуйста, помогите ему. Пожалуйста.

Пожарный спускает меня по лестнице. Как бы яростно я ни боролась, он не отпускает.

Маттео исчезает из виду.

И я схожу с ума.

Брыкаюсь, царапаюсь и кусаюсь. Атакую грудь, руки, лицо своего спасителя — все, до чего могу дотянуться ногтями. Мне не нужна жизнь, если я не могу спасти его.

Кто-то обнимает меня, прижимая мои руки к бокам.

— Валентина!

Звук моего имени заставляет меня замереть.

Чье-то лицо приближается, и слова звучат прямо у уха: — Успокойся, — холодно приказывает Энцо. — За Маттео сейчас вернутся. Он выберется, но сначала мы должны убедиться, что ты в безопасности, хорошо? Он бы хотел этого.

В его голосе столько спокойствия. Я не знаю, из-за чего именно, из-за того, что мы знакомы, или уверенности в интонации или знания того, что Энцо не позволит Маттео умереть, но паника сразу отступает.

Я киваю, с трудом сглатывая внезапный ком в горле.

— Я возьму ее, — слышу, как он говорит пожарному, прежде чем оказываюсь в его объятиях.

Он спускает меня. Я не смотрю вниз, туда, где ждет спасение. Смотрю вверх, на горящее здание, в котором лежит любовь всей моей жизни.

Пожарный, что держал меня первым, возвращается вверх по лестнице и исчезает в клубе. Энцо бережно опускает меня на землю. Его рука на моем спине задерживается на секунду, чтобы убедиться, что стою на ногах, и только потом отпускает.

— Давай отведем тебя к скорой…

Я резко поворачиваю к нему голову.

— Нет.

Он собирается возразить, но перебиваю его: — Я никуда не пойду, пока не узнаю, что он в порядке. Пока не узнаю, что он жив.

Что бы Энцо ни увидел в моих глазах, он понимает, что спорить бесполезно. Его губы сжимаются в тонкую линию, но он кивает. Поднимает глаза вверх, куда-то вдаль. В них на мгновение появляется уязвимость. С трудом сглотнув, он снова смотрит на меня.

— Смотри.

Я оборачиваюсь и вижу, как двое пожарных перешагивают через подоконник и начинают медленно спускаться по лестнице.

Они несут Маттео.

Он весь в крови, в ожогах, покрыт сажей, его руки безвольно болтаются по бокам.

Но это мой Маттео.

— Он в порядке? — слышу свой собственный голос, будто со стороны.

— Будет, — отвечает Энцо за моей спиной. — Ты спасла его, Валентина. Ты вытащила его.

Глаза наполняются слезами. Облегчение такое сильно, что чуть не подкашиваются ноги.

Я не верила, что мы выберемся.

Мир начинает вращаться.

Голова кружится, зрение затуманивается.

— Валентина! — зовет Энцо.

Я спотыкаюсь и падаю на его грудь. Он с ужасом шепчет: — Валентина... твои руки…

Я смотрю вниз. Из горла вырывается испуганный всхлип.

Обожженные, кровоточащие ладони покрыты волдырями. Одни пузыри лопнули, другие нет. Кровь и сукровица сочатся из открытых ран.

Земля под ногами качается, будто открытое море в разгар шторма.

Ты спасла его. Ты вытащила его.

Я цепляюсь за эти слова, утишая себя, что Маттео выживет.

Будто мое тело только и ждало этого, чтобы сдаться. Как только эти слова доходят до сознания, зрение затуманивается, земля поднимается навстречу небу, и все погружается во тьму.

Маттео

Спустя месяц

Вначале только беспросветная чернота.

Ни глубокая, ни поверхностная. Ни широкая, ни узкая.

Ни света, ни тьмы.

Просто пустота. Что-то вроде камеры сенсорной депривации в сознании.

Затем, постепенно, сквозь нее просачиваются первые звуки. Тихое гудение приборов, шарканье обуви по линолеуму, ритмичный писк кардиомонитора.

Приглушенные, неразборчивые голоса.

Жизнь.

Я в больничной палате.

Снова наступает чернота. Она тяжелеет и затягивает меня, прежде чем успеваю открыть глаза.

Когда сознание возвращается в следующий раз, голосов уже нет. Нет ни звуков, ни шагов. Лишь монотонный писк аппаратов и жуткая тишина.

Мой разум будто заперт в тюрьме собственного тела. Между мной и им — пропасть, не позволяющая по-настоящему прийти в себя. Я — лишь голос в голове, и конечности все еще не слушаются.

Липкие пальцы тьмы вновь вцепляются в меня, пытаясь поглотить.

Ясность сознания на мгновение возвращается, и я вспоминаю.

Огонь.

Ловушка.

Валентина.

Валентина.

Жажду уловить ее мелодичный голос, звонкий смех.

Но этого нет.

Изо всех сил сопротивляюсь, противостоя притяжению этого небытия. Не могу вернуться туда, я должен найти Валентину.

Убедиться, что с ней все в порядке.

Наконец, удается прорваться. Чувствую, как тело оживает.

Сначала легкое покалывание в пальцах ног. Оно стремительно распространяется от конечностей к телу, пытаюсь понять, как себя чувствую. Понимаю, что лежу на животе, спина болит.

И кожу пощипывает, как будто зудит.

Конечности кажутся одеревеневшими, скрипучими от отсутствия движений. Сколько дней я провел без сознания?

Веки тяжелые. Такое ощущение, что на них поставили тяжелые гири.

После нескольких попыток с огромным трудом открываю глаза, но почти моментально закрываю, потому что первое, что вижу, — Тьяго да Силва.

Должно быть, это все еще кошмар.

В своем обычном черном костюме он удобно расположился в кресле рядом с моей кроватью, широко расставив ноги, словно он здесь хозяин, и читает что-то на телефоне.

Его бы здесь не было, случилось что-то очень плохое. Что-то очень плохое с ней.

— Где она? — слова вырываются с мучительным хрипом, в горле сухо, как в пустыне.

Тьяго поднимает глаза от телефона, его лицо лишено эмоций.

— Наконец-то. Не торопишься просыпаться, да, Bella Durmiente?²⁰

Пытаюсь сдвинуться, шипя от боли. При движении кожа на спине натягивается, и становится ясно, что эта область задета гораздо больше, чем я предполагал. Не могу вспомнить, насколько сильно пострадал в ночь пожара.

— Где она? — повторяю.

Тьяго встает и подходит ко мне с мрачным выражением лица.

— Валентина спасла тебе жизнь, — сердце сжимается в груди. Аппарат подает громкий звуковой сигнал. Один отрывистый звук, словно отражение моего страха перед его каменным лицом. — Она наглоталась дыма. Больше, чем человек может вынести и остаться в сознании, и все же перетащила тебя в безопасное место, — следует пауза, но понимаю, что он еще не закончил. — Она потеряла сознание, как только увидела, что ты в безопасности. Расслабилась.

В ушах — громогласный звон.

Это не плод моего воображения, это происходит на самом деле. Аппараты начинают реветь. Громкость звуков нарастает, набирая сумасшедший темп. Какофония сигналов тревоги, возвещающая о панике в моем сердце, окутывает нас.

Приподнимаюсь на руках, игнорируя явную боль, пронзающую спину, и выдергиваю капельницу. Мгновенно вскакиваю на ноги и ору: — Тьяго, блядь, где она?