Кровь приливает к голове, колени подкашиваются. Хватаюсь за аппараты, пытаясь устоять. К сожалению, ноги не слушаются.

— Чертовы итальянцы, — Тьяго с отвращением качает головой. — Сначала ты месяц дрыхнешь, а теперь думаешь, что можешь вот так просто разгуливать.

Его слова — словно щелчок выключателя, который перезагружает мое тело. Отпускаю аппараты и медленно поворачиваюсь, восстанавливая двигательную способность.

— Месяц? Я был в коме гребаный месяц? — сердце, словно свинцовый груз, падает вниз и разбивается вдребезги. Спотыкаясь, делаю шаг к нему, не думая о том, что, будучи ослабленным и уязвимым, являюсь легкой мишенью. — Где Валентина, Тьяго?

Аппараты продолжают бить тревогу.

Он затыкает уши и бросает на меня мрачный взгляд. Это странным образом напоминает темную камеру, в которой пребывал, находясь в коме.

— Может, сначала успокоишь свой чертов пульс? Я не слышу собственных мыслей из-за этого визга.

— Успокой его ты, — сердце едва не выпрыгивает из груди. — Скажи, что твоя сестра жива.

— Жива? — Тьяго убирает пальцы от ушей, словно желая убедиться, правильно ли он меня расслышал. — Конечно, она, блядь, жива, — он хмурится. — Неужели ты думаешь, что остался бы в живых, если бы ее не стало?

С моих губ срывается судорожный вздох. Аппараты мгновенно затихают. Не медля. Еще секунду громыхали, а сейчас ритм ровный, монотонный.

Тьяго смотрит на них, затем снова на меня.

— Господи, как же это жалко.

Виноват.

— Кстати, о жалком, кто тут месяц торчал у моей кровати в ожидании, когда я проснусь, а, ублюдок, — ухмыляюсь, видя, как улыбка исчезает с его лица, но лишь на минуту. — Скажи мне, где...

— Маттео! — раздается голос из-за двери.

Оборачиваюсь и успеваю лишь мельком заметить развевающиеся волосы, прежде чем тело Валентины сталкивается с моим. Она подпрыгивает и приземляется в мои объятия, вырывая из моей груди счастливый, хриплый стон, а затем обхватывает мое лицо и целует.

— Валентина, — бормочу между поцелуями. — Лени... — следующие слова тонут в ее губах. Прижимаю к себе. Обнимать ее так приятно. — Ты в порядке, cara?

— Да, — поцелуй. — Да, — поцелуй. — ДА, — влажный поцелуй.

Открываю глаза и вижу, что по ее щекам текут слезы.

— Ты очнулся, — бормочет она, зарываясь лицом в мою шею, всхлипывая. — Я боялась, что ты...

Провожу рукой по ее волосам, затем опускаю ладонь, хватая за шею.

— Ты спасла мне жизнь. Без тебя меня бы здесь не было.

Она дрожит в моих объятиях.

— Ты пришел за мной.

— Всегда.

Напрягаюсь, подняв взгляд и заметив, что Валентина вошла не одна. Высокая блондинка в розовом платье и сандалиях наблюдает за нами со слезами на глазах. Не узнаю ее, не думаю, что мы когда-либо встречались, и все же...

Предупреждающее рычание сотрясает воздух. Тьяго смотрит на меня с яростью, его взгляд настолько темный, что, кажется, может просверлить дыру прямо у меня во лбу.

— Тебе будет сложно определять цвет платьев Валентины без глаз, Леоне, — угрожающе шепчет он. — Отвернись.

Не сводя с меня убийственного взгляда, он подходит к женщине в розовом и крепко обхватывает ее за талию.

Она нежно шлепает его по груди, мягко приказывая: — Будь вежлив.

Тьяго поворачивается на звук ее голоса, словно загипнотизированный. Его черты смягчаются, губы расплываются в обожающей улыбке, от которой у меня пробегает холодок по спине.

Не то чтобы это была некрасивая улыбка. Просто она... неестественна для ее обладателя.

Как если бы рыба вдруг попыталась взобраться на дерево.

Странно.

Должно быть, это его жена, которой он так одержим.

Я страдаю тем же и понимаю его.

Но не могу удержаться. Поймав его взгляд, многозначительно смотрю на него, затем на его жену и беззвучно говорю: — Жалко.

Если Тьяго думает, что заставит меня склонить голову, я готов схлестнуться с ним один на один. Во всем, даже в этом. Плевать, насколько это мелочно.

Мужчина оглядывается на меня, словно собираясь замахнуться.

— Я Тесс, — представляется блондинка с лучезарной улыбкой.

Тьяго ворчит: — Ему не обязательно знать твое имя.

— Обязательно, малыш, — настаивает она, с нежностью глядя на меня. — Он будет моим шурином, — Тесс берет его за бицепс и мило улыбается, чтобы отвлечь. — Почему бы нам не оставить их наедине? Им есть о чем поговорить.

Снова сосредотачиваюсь на своей невесте. Она льнет ко мне, положив голову на плечо. Глаза закрыты, кажется, вот-вот задремлет. Вблизи замечаю темные круги под ее глазами. Она плохо спала.

— Я не оставлю с ним свою сестру, когда он только что вышел из комы. Мы не знаем, опасен ли он.

Игнорируя шушукающуюся парочку, беру ее лицо в ладони и замираю. Просто держу в своих руках, восполняя то, чего, по-видимому, был лишен целый месяц. Кома была небытием, и именно такова жизнь без нее.

— Мужчина с ожогами третьей степени на двадцати процентах тела, который сейчас удерживает на себе всю массу тела твоей сестры, не представляет для нее опасности, Тьяго, — он собирается возразить, но она достает из сумочки пакет и показывает ему. Он закрывает рот, его веки тяжелеют. — Я купила твои любимые конфеты. Подумала, ты сможешь найти им хорошее применение.

Он мурлычет: — Ты играешь грязно, amor.

— Не так грязно, как надеюсь, ты будешь играть через пять минут.

— Ладно, убирайтесь к чертовой матери, — огрызаюсь я, стараясь сохранить тон ровным.

— Не стоит так разговаривать с будущим шурином, — говорит Тьяго, уклончиво давая свое благословение. Не то чтобы я в нем нуждался. Смотрю на него, и он пронзает меня испытующим взглядом. — Ты отказался от всего ради нее. Почему?

— Я люблю ее.

Тьяго хмыкает и обнимает жену за плечи.

— Сделай так, чтобы я никогда не усомнился в этом, если только не хочешь пребывать в вечной коме.

Мои глаза все еще прикованы к лицу Валентины, поэтому не вижу их, лишь слышу, как они останавливаются у двери палаты.

— Мы с тобой одна семья? — губы Тьяго растягиваются в лукавой улыбке. — Должно быть весело, — он говорит это, словно весело будет всем, кроме меня.

Игра продолжается.

Опускаю взгляд, когда руки настойчиво толкают меня в грудь.

— Тебе не следует вставать, — ругает Валентина и приказывает: — Ложись обратно в кровать.

— Нет, — отвечаю я, крепче обхватывая ее талию. — Похоже, я не обнимал тебя целый месяц. Наверстываю упущенное.

Губы Валентины дрожат, и она отводит взгляд.

— В чем дело, cara? — мягко спрашиваю я.

— Врачи не были уверены, что ты очнешься. Говорили, что я должна быть готова к тому, что ты... — она моргает, и по щеке катится слеза. — Что я должна быть готова к тому, что ты умрешь, — ее голос срывается, и она толкает меня. — Я говорила тебе. Говорила, что не хочу, чтобы ты умирал за меня.

Беру ее за руки, замечая, что они все еще обернуты тонким слоем марли, и прижимаю их к груди.

— Если бы мне пришлось пережить ту ночь еще тысячу раз, я бы каждый раз делал один и тот же выбор. Моя жизнь перестала принадлежать мне с той ночи, когда я встретил тебя. Мне не интересен мир, в котором нет тебя, Лени.

— Мне кажется, ты недооцениваешь, как сильно я тебя люблю, Маттео. Ты думал, я оставлю тебя там, думал, что выберу мир без тебя?

Качаю головой.

— Я надеялся, cara. Надеялся, что ты спасешь себя, но в глубине души знал, что ты примешь безрассудное, импульсивное решение, — мои губы находят ее. — Просто не мог с этим смириться.

Острая, колющая боль пронзает спину. Вздрагиваю и громко стону.

— Тебе больно...

— Тебе больно, — рычу я, переворачивая ее ладони и нежно целуя. — Ты обожгла руки.

— Мне пришлось убрать с тебя балку. Она бы убила тебя, Маттео.

Из груди вырывается глубокий собственнический гул, когда я притягиваю ее ближе.

— Думаю, я страдал в детстве, чтобы заслужить твою любовь во взрослой жизни.