– И что бы было потом? Если бы мы ее не убили? – спросил Егор.

– Не знаю, с одной стороны, если я ее ждать начал, значит, контакт какой-то все-таки появился, значит, рано или поздно нашли бы диалог какой-нибудь, и жил бы я с этим вторым разумом в голове. Наверное бы, упекли меня в психушку или еще чего-нибудь учудил, себя не помня. Вот так-то.

– Слушай, а эта штука… ну паразит этот ментальный, не может у тебя в голове еще быть?

– Не знаю, – покачал головой ученый. – Время покажет.

За несколько часов ходьбы практически прямой дорогой Лесник показывал сталкеру, где у него малина растет, где картофель хорошо пошел, где кабачки с помидорами, несмотря на тучи, зреют, а где и яблони родят круглый год. По пути сорвав несколько плодов, он угостил сталкеров, заодно указав, какие есть нельзя и почему. «Вот что значит быть дома», – с некоторой долей зависти подумал про Лесника Егор. Оставляя справа и слева скопления аномалий, группа добралась до еще одного, уже более основательного, домика Лесника. Дом был сделан из свежего сруба, имел высокое крыльцо, потолки, во дворе все так же стоял колодец с журавлем, возле крыльца собачья будка, по размерам напоминающая скорее детский домик, нежели конуру.

– Ну вот и пришли, – зевая, сказал Лесник.

Бессонная ночь, переход и остальное здорово утомили его и сталкера. Ученый, который, казалось, всю дорогу был свеж, что-то рассказывал и спрашивал, тоже приутих. Из конуры вышел здоровый чернобыльский пес, утробно зарычал, увидев незнакомых людей, но получив от деда типично собачье указание, – «спокойно, свои, фу», перестал рычать, облизнулся и, суетливо перебирая передними лапами, пригнув голову и виляя хвостом, подошел к Леснику. Лесник ласково потрепал огромного пса по загривку, при этом, чтобы потрепать его, ему пришлось не наклониться, а, наоборот, приподнять руку выше пояса. «Ну и зверина», – подумал Егор, стараясь не удивляться, не бояться и не хвататься за ружье, но здесь его сил практически не хватило. Научившийся бояться слепых псов возле периметра и пару раз имевший дела с чернобыльским псом, он все же зажмурился, задержал дыхание и остановился.

– Глеб Борисович, я боюсь, – старательно стараясь не представлять клыкастого оскала и брызжущей слюны, сказал он.

– Я и вижу, – сказал Лесник. – Что, тяжело отвыкать от привычек? Отвыкай, пока со мной ходишь, оно тебе пригодится.

Ученый в этот момент с интересом разглядывал показания экрана ПДА, к которому гибким шнуром был подключен прибор с зеленом аквамариновом корпусе.

– Очень показательно! – восхитился он. – Очень! – повторил еще раз, вообще не испытывая никаких волнений по поводу пса.

Они вошли в дом. В доме было несколько комнат, старая, еще советская мягкая мебель, уютные белые кружевные занавески на окнах, умывальник-мойдодыр и все остальное, что представляло себе привычный сельский стиль глубинок, включая работающий белый холодильник «Бирюса».

– О, а как это? – спросил сталкер, указывая на холодильник.

– Как, как, известно как. Десяток «батареек», «леденец», трансформатор на 220 вольт, и вперед светить – не пересветить. На мой век хватит. Вам комната вон там, – он указал сталкерам рукой. – Уборная на улице, кто хочет, идите сейчас, я посмотрю, чтобы Пес не шалил. Потом я спать, и вам советую. Вечером, Егор, пойдем с тобой по артефакты, да помощников мне искать.

Сделав свои дела, путники разошлись по комнатам и по кроватям. Растянувшись во весь рост в уютной кровати с высокими перьевыми подушками в одном нижнем белье, Бобр очередной раз удивился, – «а ведь правда, Зона все дает человеку – живи не хочу. Только что же нам жить мешает?» Чувствуя, что ему крайне необходимо чье-то еще авторитетное мнение относительно его вопроса, он спросил у Валеры, лежащего рядом.

– Валер, слушай, а что это мы все воюем и воюем в Зоне? То с мутантами, то друг с другом, то опять с мутантами. А я ведь погляжу, тут же и жить можно. Даже электричество есть. А яблоки какие! Ты видел? Я только в детстве по поляблока мог съесть, Алма-атинский Апорт, а тут такие, что и сейчас не осилил, выкинул.

– Я тоже выкинул, – подтвердил Валерий. – Жаль, вкусные яблоки. И вообще, несмотря на разнос всей экологии, плотность биологических объектов здесь очень высокая, корма хватает всем, даже с избытком. Монолит излучает, вот и растет все и вся.

– Так, а что же мы все бьемся и бьемся, а, Валер? – сталкер перевернулся на живот. – Чего бы взять и не жить, вот как Лесник, например? А?

– Понимаешь, Егор, – начал ученый. – Мы же, человечество то есть, всю нашу историю воевали друг с другом, охотились на животных, садили их на цепь, делали от себя зависимыми. А еще истребляли непокорных, опасных, особенно себе подобных. Люди привыкли выживать, потому что у них, то есть у нас, не хватало ни знаний, ни сил, чтобы спокойно жить. Прибежала толпа с дубинками, поколотила тех, у кого дубинок меньше, увела баб, и весь разговор. А теперь посмотри, мощности у человечества поднялись в десятки раз, а сознание и отношение к окружению осталось прежним. Человечек самостоятельно думает по-своему, а если в толпе, то так, как думает самый примитивный ее индивид, а самый примитивный кричит «отберем, убьем» или «отберут, убьют». Вот так и привыкаем мы отбирать и убивать.

– А что же делать тогда? – приподнимая голову, спросил Егор.

– Отношение свое менять, сталкер, отношение. Вот Зона нам и показывает, как его менять. Иначе раз, и нет человечества. Дубинки-то нынче помощнее будут.

– А как менять? В смысле, мы же и не боимся никого вроде, ну там, на Большой земле.

– Ошибаешься, мы все боимся. Кто начальства, кто работы, кто отсутствия начальства, кто отсутствия работы, продуктов несвежих, продуктов свежих, сахара, соли, жить с водкой, жить без водки… да нет ничего такого, чего бы человечество не боялось. Главное, что для воодушевления и радости мало места остается, любить человечество по-другому начинает, за что-то, при условии, старается выживать среди себе подобных, а не использовать результаты и возможности своих достижений. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что не выгодно это тем, кто… ну вот точно, как та тварь, которая меня на дерево затащила, и зверей других, тех, что криком померли. Вот такие, которые закрывают нам, простым людям, глаза и заставляют поверить в грустные картины, чтобы мы боролись, дрались между собой, украсть норовили, выживали. И ведь получается у них. Казалось бы, ерунда, а ведь получается утащить-то нас на дерево, чтобы ножками не по земле шли, а на месте подвешенные были. Куда деваются смелые, отчаянные подростки, которые желают всем счастья и даром? Всем, всем? Через десять лет? А я скажу, куда они деваются. Они, вот как та скотина, висят в деревьях с паразитом в голове и кричат тому, что видят, а она, тварь, смеется, потому что суть у нее такая, ей всегда мало. Людям всегда мало, несмотря на то, что достаточно.

– Страх-то какой, – поежился сталкер. – Ты мне весь сон разогнал, Валер, как я теперь спать буду? И что, нет выхода, если в таком лесу там на Большой земле жить?

– Есть, наверное. И главное, что человечество все это знает, а поверить боится.

– Во что поверить?

– В силу свою поверить боится. Потому и сделаны так все системы, чтобы человека недоразвитым немного оставлять. Чтобы он думать только о еде мог, да о завтрашнем дне со страхом.

– В какую свою силу? – спросил Бобр.

– В себя, сталкер, в себя, – ответил ученый и замолчал.

Бобр лежал, глядя в потолок, уже минут тридцать. Из соседней комнаты слышался храп Лесника. Наконец, сталкер решительно встал и, как был, босиком вышел из комнаты, затем прошел на кухню и, чуть скрипнув наружной дверью, вышел на улицу. Чернобыльский пес лежал у порога.

Сталкер сел рядом с ним на крыльцо, одновременно запустив обе руки ему в густой загривок и притягивая его морду к себе.

– Хочешь, я тебе колбасы вынесу? – внезапно обрадовавшись, что может что-то дать мутанту, спросил сталкер. Уродливая собачья голова с пятисантиметровыми клыками лизнула его лицо. – Я мигом, – счастливо улыбнувшись, шепнул сталкер. Через минуту, вернувшись с третью палки от колбасы, он скормил ее виляющему хвостом чернобыльцу. – У-у-у, псина, – теребя могучий загривок, по-детски радовался сталкер, преодолевший собственный страх.