Всего под лабораторию номер шесть было отведено четыре комнаты. В первой располагались сами сотрудники, шесть столов, один из которых был завален папками с документами, пустыми стаканами из-под чая. За остальными чинно и благородно, под индивидуальным и общим освещением располагались ученые. Руководитель сидел дальше всех от входа. На пристроенных к нему стульях, как и на столе, высились стопки документов, которые справедливости ради надо сказать он время от времени пролистывал, подыскивая нужные основания или, как принято называть, научные источники. К каждому столу прилагался шкаф для документов и само собой разумеющееся – стул. На столах располагались ноутбуки, соединенные общей сетью со всеми компьютерами Янтаря. Во второй комнате хранились химические вещества для экспериментально-практической части, оборудование для работы над образцами, тканями зомбированных и некоторых мутантов, большой стеллаж с образцами тканей в банках. Третья и четвертая комнаты были защищены антибактериальными занавесками, имели отдельную систему вентиляции, ультрафиолетовый режим освещения при отсутствии людей, выделенную сигнализацию и круглосуточные камеры слежения. В третьей и четвертой комнатах производилась непосредственная работа над представителями некромира. Там же, в предбаннике третьей комнаты, располагались специальные костюмы для лабораторных исследований и этакий пластиковый прозрачный саркофаг для переноса зомбированных к хирургическому столу, который также назывался разделочным. Именно в этих двух помещениях были сделаны головокружительные открытия, которые обеспечили финансирование всего научного комплекса.
Стол Трофима стоял третьим с левой стены, напротив стола шефа – заведующего лабораторией. Наконец шефу позвонили, подняв трубку и выслушав короткое сообщение, он передал Трофиму.
– Идите, Трофим Аристархович… – кивком головы дав понять, что идти надо по единственному теперь возможному направлению.
Трофим слегка кивнул и скорым шагом покинул лаборатории. «Быстрее начнем, быстрее закончим», – справедливо думал он, шагая по коридору, взбираясь по лестничному пролету на минус первый, затем первый, минуя бойцов долга, на которых давно уже не обращал внимания, автоматически здороваясь, но не запоминая особо, с кем и где, вошел на второй этаж. Второй этаж был небольшой по своей полезной площади, поскольку само здание имело форму усеченной пирамиды, два надземных этажа которой заканчивались вертолетной площадкой, а нижние пять уходили под землю. Еще говорили, что есть проход с нижнего этажа в какие-то старые тоннели, заброшенные железнодорожные пути, но некробиолог не задумывался над этим. Мало ли что могут говорить о таком комплексе в курилке или за бутылочкой.
Итак, второй этаж предназначался для гостей и директора комплекса – Водопьяного Николая Николаевича. Мужика грузного, имевшего болезненный вид почечника, алкоголика и астматика, продолжающего курить папиросы без фильтра. Директор не имел прямого отношения к науке. Он был поставлен на Янтарь с целью контролировать расход бюджета, вовремя подавать рапорты и отчеты заказчикам, дело свое знавших, как понимал Трофим, очень конкретно. С Водопьяновым не было желания откровенничать, поскольку даже в его молчании крылась какая-то вторая мысль, анализировавшая не только то, что говорит человек, но и самого говорящего. Встречные вопросы пронзали своей цепкостью, несмотря на то, что понять, слушает он внимательно или занят своими мыслями, было невозможно, спорить с ним было бесполезно, поскольку в темы, не касавшиеся его, он не встревал, а в темы, касающиеся его, он просто никого не впускал, и вообще, там было только два мнения – его и неправильное.
Постучавшись костяшками пальцев, Трофим замер. Секретарши не было, поскольку база была нерезиновая, хотя комната для нее была обставлена. Водопьянов прекрасно знал, кто за дверями, через видеокамеры, которые просматривали все без исключения лаборатории минус четвертого и коридоры жилых помещений на минус третьем уровне.
– Заходите, – раздалось негромко.
Трофим неизвестно для чего кашлянул и медленно вошел. Кабинет директора представлял собой квадратную комнату, четыре на восемь метров, покрытую бежевым в черную крапинку ковром, недостающим справа и слева до стен по полметра. Слева от двери находился длинный черный кожаный диван, за ним журнальный столик. Чуть дальше, тоже слева стояло несколько стильных книжных шкафов со стеклянными дверцами под ключ. Прямо располагался стол для совещаний в окружении нескольких стульев и сам стол начальника, за которым сидел Водопьянов на высоком кожаном кресле на колесиках. Правая стена отсвечивала произвольными картинами художников-абстракционистов. Трофиму казалось, что если у человека нет вкуса, то можно просто повесить на стену нечто этакое, вроде нарисованных фиолетовых квадратов и полупрозрачных зеленых треугольников, и никто из входящих в этот кабинет не докажет, что оно тут неуместно.
Внешний вид директора, как обычно, не выражал ничего неожиданного. Синий неяркий деловой костюм на белую рубашку без галстука. А вот на диване слева сидел гость, совершенно незнакомый человек. Примерно ровесник Трофима, джинсы и белая рубашка в синюю клетку. На вид довольно уставший. Одутловатое лицо, короткие ржаные волосы, слипшиеся и примятые, пухлые щеки, небольшой нос, по-разному торчащие уши и яркие голубые глаза. Глаза удивительно внимательные и наполненные. Складывалось такое ощущение, что этот человек привык много и убедительно говорить, при том, что у него всегда было что сказать. Одновременно человек с такими глазами мог много и внимательно слушать, его слегка прищуренный взгляд улавливал мельчайшие детали в собеседнике.
Водопьянов одним движением закрыл ноутбук и, указав взглядом на место за столом, перегнувшись через стол, положил какую-то бумагу.
– Здравствуйте. Подписывайте, Трофим Аристархович, – его голос, лишенный эмоций, звучал буднично.
Трофим сел, взял листок и по возможности быстро прочитал. Выговор, или объяснительная, или что бы там ни было не являлись для него неожиданным, но тут черным по белому под словом «заявление» было написано: «Прошу перевести меня в НИИ Ладога для продолжения научно-исследовательской деятельности». Научно-исследовательский институт Ладога ученый знал прекрасно, то еще тухлое место. Конечно, говорят там тоже много что сделали специально для ветки некробиологии, даже целый этаж вроде как отвели и оборудовали, но максимум, что там можно было сделать, это исследовать образцы тканей. Толку от этого на сегодняшний день было ноль. Все прорывы совершались здесь и сейчас в полевых условиях, на острие науки был он, Гудин, а сейчас его убирают из обоймы, когда он готов был сделать свой прыжок в мировую науку и практически претендовать, возможно, пусть и в самых смелых снах даже на Нобелевскую премию. Это было просто предательством со стороны Водопьянова. Потрясенный ученый несколько раз, не веря своим глазам, перечитал короткие строчки заявления.
– Нет… я не подпишу это. Это… это… – с трудом подбирая слова, проговорил ученый, борясь со вспышками ярости и отчаяния, пытаясь нащупать почву, уходящую из-под ног. Водопьянов ничего не говорил, через амбразуры сощуренных глаз наблюдая за переводимым им в тыл сотрудником. – Это неправильно. Это… я не смогу заниматься наукой в Ладоге, – наконец сформулировал хоть что-то Трофим.
– Напрасно, Трофим Александрович, вы думаете, что Ладога отстает в чем-то от Янтаря. Там прекрасная научная база. Работа ведется параллельно вашей, отчеты присылаются к нам. Очень серьезные работы. Вот Алексей Иванович регулярно сравнивает работы и делает нужные выводы, а вы ими даже не интересуетесь. Подписывайте, Трофим Аристархович, все уже решено, вертолет будет к пяти часам. Подписывайте, – уверенно, голосом, заканчивающим разговор, сказал Водопьянов.
Трофим взял ручку, но рука до тошноты не поднималась к своей фамилии, напечатанной на листе.
– Это все за то, что я вышел за пределы лагеря? – чувствуя в душе зарождающуюся бурю неповиновения и бунта, спросил Трофим.
