Я едва успел отскочить от дверей, как мимо вихрем пронеслись обе девушки. Уж не знаю как «Карл» выкрутился, да только русская промолчала о своём открытии, таскалась к нему как ни в чём ни бывало. А я не одну неделю ломал голову, пытаясь разгадать, кто же «Карл» на самом деле. Почему-то даже в голову не пришло сдать её Вильгельму. Я хотел сам во всём разобраться. Через пару дней мы с парнями угодили в госпиталь, а когда вернулись, узнали, что партизаны напали на село, и Карл пропал. Я места себе не находил. Даже думал, что девчонка сбежала сама, учитывая, что однажды она уже пыталась. Но когда увидел её в лесу, чудом избежавшую расстрела, понял, что её обман не связан со шпионажем.

Конечно я подстраховался и следующие недели внимательно наблюдал, но она не делала ничего подозрительного, даже писем никому не писала. Это было тоже странно — должна же быть у неё семья, друзья в конце концов? Также я окончательно отмёл версию, что она сбежала на фронт, желая послужить стране. Она же словно в насмешку упрямо повторяла заученные речи, которые совсем не соответствовали её поступкам. Странно, что остальные не замечали, как она с жалостью смотрела на русских. Уловки, к которым она прибегала, избегая участия в боевых действиях. Разгадать её тайну оказалось не так и просто. Я измучился ещё больше чем в те дни, когда подозревал в себе извращённые наклонности. Всё чаще я чувствовал злость, видя, как она каждый день бессмысленно рискует собой. Она могла погибнуть под пулями. Могла, забывшись, выдать себя. Но больше всего я боялся, что ошибаюсь, и она всё-таки окажется сбежавшей преступницей. Ведь порой её рассуждения выходили за рамки кругозора подростка, едва закончившего школу. Чего стоило одно то, что она цитировала запрещённых писателей. А откуда у неё умения профессионально водить машину и познания в медицине? Но когда в очередной раз она слегка приподнимала маску и позволяла чуть более откровенный разговор, или когда я видел неподдельную грусть в её глазах, я моментально забывал о своих подозрениях. Она могла быть резкой, насмешливой, даже грубой, но я видел и её уязвимость и боль, которую она старательно прятала от всех и не верил, что она опасна.

Отчасти я хотел, чтобы это время не заканчивалось. Девушка, которую я люблю, рядом, но я прекрасно понимал, что каждый день, проведённый на фронте, даётся ей нелегко. Во-первых, такие нагрузки тяжело вынести девушке, во-вторых, постоянно изворачиваться, сохраняя свою роль — это нужно постараться. Я всё больше удивлялся, что никто ничего не заподозрил. У неё ведь нежные правильные черты лица, но это ладно, ведь парни тоже бывают смазливые, но когда её волосы начали отрастать, она ведь всё меньше походила на мальчишку. Наверное, наши просто привыкли и не заостряли внимания. Всё, что я мог сделать — это незаметно присматривать, чтобы вовремя прийти на помощь. «Карл» конечно в состоянии и сам постоять за себя, но мне было спокойнее, когда она под моим присмотром. По возможности защитить её на учениях, проследить, чтобы не доставал Шнайдер, с которым они вечно цапались. Не такой уж я оказывается бесполезный слабак. К тому же снова вылезла ревность. Нелепая, бессмысленная. Я ведь понимал, что парни воспринимают её как мальчишку, но порой казалось, что она специально дразнит меня, позволяя Коху трепать волосы или тепло улыбаясь Касперу. Я сам связал себе руки и теперь мучился догадками — а я хоть немного нравлюсь ей? За эти месяцы мы сблизились, я знал её лучше чем кто-либо другой. Всё упиралось в то, что она по-прежнему считала меня геем.

— Опять ты подкрадываешься как… в общем незаметно, — рассерженно шипит «Карл», когда я нахожу его сидящим на заднем дворе казармы.

— Как всегда один? — я присаживаюсь на грубо сколоченную скамейку, снова отмечая острую тоску в её глазах.

— Не самый плохой вариант, — усмехается «Карл», и мне хочется укрыть её от этой жестокой реальности.

— Ну куда ты опять тянешь ручонки? — дёргается от моего осторожного прикосновения. Чувствуя раздражение от этого затянувшегося маскарада, я решаюсь поддразнить:

— По-моему, ты уже особо и не против, когда я обнимаю тебя.

В её глазах мелькает смятение, и она отвечает фразочкой из арсенала задиристого Карла:

— Вот вломлю всё-таки пару раз, увидишь, против я или нет.

Я убираю руки, но сдаваться так легко не собираюсь.

— Интересно, а если бы один из нас был девушкой, что-нибудь могло получиться, как думаешь? Чисто теоретически.

«Карл» смотрит немного удивлённо, но быстро берёт себя в руки и насмешливо отвечает:

— Ну если чисто теоретически, то я чур парень. Ты создание нежное, трепетное за девчонку сойдёшь, — окидывает меня смешливым взглядом и продолжает: — Хм-м… Мордашка у тебя смазливая, целуешься ты неплохо… На пару свиданий я бы тебя пригласил… Доволен? Дурацкая счастливая улыбка ещё долго в тот вечер не сходит с губ.

Всё рухнуло, когда я обнаружил её возле трупа какого-то полицая. Заметив, что «Карл» смылся из кинотеатра, я решил проследить. Больше из любопытства и привычного желания уберечь от очередной глупости. Я ожидал увидеть всё, что угодно, кроме этого. Неужели девочка, которая с отвращением держала в руках винтовку, смогла хладнокровно застрелить человека? Можно было не спрашивать почему она это сделала — из переулка испуганно выбежало несколько русских женщин. Этот полицай, застреливший ребёнка, был конечно последней мразью, но безусловно не стоил, чтобы из-за него идти под трибунал. Девушка при всём этом не выглядела напуганной. На какое-то мгновение мне стало страшно, когда я посмотрел ей в глаза. Неприкрытая ненависть заставила замереть. Такой взгляд мог бы быть у человека, который испытывает удовлетворение от свершившейся мести. Я ждал хоть каких-то объяснений, но она молчала, не делая даже попытки уговорить меня промолчать. Выругавшись про себя перенятыми у неё словечками, я принял единственное верное решение — избавиться от трупа. Она недоверчиво смотрела на меня, а я решил сегодня же вытрясти из неё правду.

Я был близко к её капитуляции, если бы не чёртов Шнайдер, который как всегда не вовремя появился с привычными насмешками. Потом маленькая хитрюга мастерски меня избегала, всё время крутилась среди парней. Ничего, я всё-таки решусь надавить на неё.

— И долго ты думаешь избегать меня? — наконец-то умудряюсь перехватить девчонку у колодца. Она невозмутимо опускает верёвку с ведром и хмыкает:

— Издеваешься? Разве в этом муравейнике такое возможно?

— Карл, я прошу тебя, объясни, что происходит. Я в любом случае на твоей стороне, просто я должен понимать, кто ты и зачем делаешь такое.

Она устало вздыхает:

— Поверь, ты не хочешь знать мою историю, — в голубых глазах явно читается сожаление и молчаливая просьба остановиться.

— Карл, однажды это может зайти слишком далеко.

— Расслабься, синеглазка, в одном я могу тебе точно признаться. Я не партизан и не шпион, — «Карл» грустно улыбается, а у меня перехватывает дыхание от ощущения, что мы сейчас находимся по разные стороны… но чего? — Не буду скрывать, что война это совсем не моё. Скажем так, я оказался в неудачное время в неудачном месте.

— Но ты же убил вроде как союзника.

Мне почему-то важно выяснить, что мы по-прежнему на одной стороне. Я тоже был против войны, но я не стреляю без разбора в тех, кто мне не нравится.

— Я убил мразь, которая не заслуживала как ни в чём ни бывало ходить по земле после того, как погубил столько невинных. Мы все здесь лишь солдаты, выполняющие приказ, а тот мудак имел выбор! Он мог защищать свою Родину, мог затаиться и не вмешиваться, но он выбрал предательство.

Она выжидающе смотрит, и я перебарываю искушение дожать и выяснить её тайны. Пусть понемногу, но я завоёвываю её доверие и не хотелось бы всё испортить. Зная «Карла», если начну настаивать и давить, снова замкнётся в себе и будет огрызаться. Я давно уже перестал сомневаться и ждать подвоха. А убийство… Я по-прежнему считаю, что война меняет людей и в большинстве случаев в худшую сторону. Если я не хотел убивать и со временем сдался, не в силах идти на открытый бунт, то с ней всё сложнее. Вынужденная также не вмешиваться, день за днём наблюдая за бессмысленной жестокостью, она сорвалась. Решила, что может хотя бы немного остановить геноцид, который происходит на наших глазах. Война так быстро не кончится. Во всяком случае на это Рождество попасть домой нам точно не светит, а значит мы оба не сможем остаться прежними. Я молча киваю, уступая и остро чувствую, как тоска по неуловимо исчезающей невинности колет изнутри.