— А почему, собственно, вы не можете просто забрать её на допрос?— нет, тут явно что-то сильно не то.

— Если официально арестовать её, мы спугнём остальных подпольщиков. Я же хочу сначала побеседовать с ней сам.

— Простите, но я ничем не могу вам помочь. Эта девушка не имеет ничего общего с подпольем, а уж я — тем более.

— А ваш муж знает, что вы, возможно, ведёте двойную игру? — его тон снова сменился на небрежный, развязный.

Играем в «хорошего плохого полицейского»? Да только не на ту напал.

— Я не желаю больше слышать непонятные обвинения, — я решительно шагнула к выходу. — Будьте так добры открыть эту дверь, если не хотите, чтобы я пожаловалась на ваши выходки генералу.

— Интересно, а он знает, что вы на четверть русская?

Я почувствовала, как сердце сделало резкий кульбит. Как он…?! Вайс учтиво поддержал меня за локоть и подтолкнул к стулу.

— Всё же присядьте, наш разговор ещё не закончен.

Я сверлила его мрачным взглядом. Ничего не буду говорить, пока не выложит все карты на стол.

— Да, гауптман Файгль совершенно не умеет хранить секреты, — усмехнулся Вайс. — Беднягу развозит от пары бокалов вина. Хорошо, что он не разведчик, правда?

Да уж, вот было бы огорчение.

— Полагаю, раз ваш командир осведомлён о таких пикантных деталях, герр лейтенант тем более в курсе, — продолжал издеваться Вайс. — О, я всё понимаю любовь великая вещь, и, разумеется, в другое время тоже умилился этой трогательной фронтовой истории, но когда на кону стоит победа — увы, нет. Так что, Фридхельм вас покрывает?

— Меня не в чем покрывать, герр гауптман, — резко ответила я. — Да, может, у меня и не очень подходящее этому времени происхождение, но я не раз доказала свою преданность Германии и Рейху, так что если у вас нет конкретных доказательств, что я в чём-либо виновна, прошу вас, давайте закончим этот бесполезный разговор.

— Закончим, как только придём к консенсусу, — в голосе Вайса прорезались металлические нотки, так, словно он начинал терять терпение. — От вас требуется всего лишь привести эту девчонку в условленное место. Либо выдайте мне тех, кто, возможно, состоит в подполье.

— У меня нет и не может быть знакомых в подполье, — холодно отчеканила я.

Катю действительно проще сдать ему на руки и спасти этим свою шкуру. Но тут есть жирное но — я, вроде как, подтверждаю хотя бы часть его подозрений. Где гарантия, что это не ловушка и он не приведёт меня за шкирку в штаб, обвиняя в предательстве?

— А если вы хотите допросить мою домработницу — присылайте за ней солдат.

Вайс недовольно поморщился и повернул ключ. Я тут же рванула на себя дверь.

— Подумайте над моими словами, — он придержал меня за локоть. — Ведь всё, что узнал о вас я, легко сможет сделать и Ирма.

— А ей это зачем? — вот же мутный тип.

— Неужели не догадывайтесь? — усмехнулся он. — По-моему она без ума от вашего супруга.

— И всё равно не вижу связи. Зачем мне выполнять ваши, мягко говоря, странные просьбы?

— Затем, что, если остальные узнают о вашем происхождении, для вас лучше будет иметь железобетонную репутацию истинной патриотки.

Ну нет, так легко ты меня не расколешь.

— Так что, будете продолжать утверждать, что ничего не знаете о подполье?

— Именно так.

— Ладно, идите. Мы поймаем радиста и без вас.

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

Я шагнула за дверь и остановилась на пороге, услышав тихое:

— Сигнал передаётся стабильно раз в неделю. Послезавтра, как только запеленгуют сигнал, весь район подвергнут артобстрелу.

* * *

У каждого человека должно быть такое укрытие, куда он может в любой момент забежать и сесть в свой угол ринга. И ангелы-хранители ему заботливо полотенце на голову накидывают, массируют плечи: «Дыши, дыши. На, покури. Срочно сюда коньяку сто грамм!»

А человек такой от нервов глаза таращит и сказать только может:

— Б-б-б…

— Боже? — подсказывают ангелы.

— Лять! — орёт человек. — З-з-за что это мне?!

И ангелы такие: — Нормально, нормально. Это временное. Ты сможешь.

Я пережила не одну бомбёжку, умудрилась более-менее целой выбраться из Сталинграда, искусно обходила коварные ловушки, на которые так щедра моя судьбинушка, и вот когда в кои-то веки я могла бы спокойно переводить бумажки в тылу — на тебе, Арина, очередную пакость. Не успела глазом моргнуть, как оказалась втянута в какой-то мутный замес, связанный с подпольщиками. Генерал ждал овер до хера важный план наступления и ради этого готов были положить на месте любого, кто покажется подозрительным. Таинственный радист продолжал посылать лучи добра на русский фронт, и прочесывание ближайших деревень ни хрена помогало. Да ещё эта Ирма, неизвестно откуда свалившаяся на наши головы. Чуйка подсказывала, что она ещё немало попортит мне крови. Её явно не устраивает расклад, что мы с Фридхельмом женаты. Эта тварь постоянно терлась в штабе, да ещё и разговаривала с ним так, словно они здесь одни.

— Помнишь, как герр Йоганн говорил, что мы с тобой лучшие на курсе? Ведь именно он привил мне любовь к Гёте и Ницше.

— Ну, как видишь, тебе повезло больше — мне пришлось отложить учебу, — Фридхельм грустно улыбнулся.

— Ничего, ты ещё всё наверстаешь. Ницше же никуда не денется. Помнишь? Жить — это значит постоянно отбрасывать от себя то, что хочет умереть; жить — это значит быть жестоким и беспощадным ко всему, что становится слабым и старым в нас, и не только в нас, — процитировала Ирма, с вызовом глядя мне в глаза.

Хм-м, это что за такой толстый намёк?

— По-моему, звучит не очень-то гуманно, когда идёт война.

— Но, милый, война — это зло необходимое.

Я протиснулась мимо них к буфету.

— А вы любите читать? — нехотя спросила Ирма.

Ну да, проигнорить сейчас меня у неё не выйдет.

— Я? Ещё как, — я невозмутимо налила кофе. — Особенно светские сплетни и анекдоты на последней странице газет.

Фридхельм едва заметно усмехнулся, и подойдя ко мне, приобнял.

— Мне тоже нальёшь?

Ирма, чуть прищурившись, наблюдала за нами, затем неожиданно спросила:

— А вы не хотите стать героиней моего очерка, Эрин? Это будет довольно забавно — рассказ девушки о суровых военных буднях.

— Думаю, после этой поездки вы сами сможете писать подобные мемуары, — кисло улыбнулась я.

— Нет, серьезно я уверена, что с вашей внешностью вы привлечёте в ряды Гитлерюнгена толпы восторженных мальчишек.

Не хватало мне ещё стать влажной мечтой немецких малолеток!

— Исключено, — отрезала я.

— Да бросьте, какой девушке не хочется проснуться знаменитой? Или вы боитесь, что Фридхельм будет ревновать? Ты же не ревнивый, милый?

— Дело не в этом, Ирма.

— Я заскочу к вам завтра на ужин, заодно всё и обсудим, — словно не замечая его реакции, прощебетала она.

— Ладно.

С мерзкой улыбочкой она поправила шляпку и, подхватив неизменный фотик, упорхнула из кабинета.

— Даже не думай, — прошипела я.

— Не волнуйся, мы ей объясним, что оба не желаем участвовать в этой шумихе с геройскими интервью, — Фридхельм успокаивающе погладил меня по плечу.

— Да чёрт с этим интервью! — взорвалась я. — Но ты очень ошибаешься, если думаешь, что я ещё раз сяду за один стол с этой стервой!

— Она не всегда была… такой, — Фридхельм запнулся, видимо, сам не зная, как помягче обозначить слово характеризующее подругу. — Раньше она была немного экзальтированной, восторженной девушкой, стремилась к книжным идеалам.

Как по мне, идеи нацистов меньше всего похожи на книжные идеалы «о вечном и добром».

— Ну, значит, она здорово изменилась, и очень плохо, если ты этого не видишь, — я припомнила «весёленькие кадры», которые они наваяли со Шварцем. — Она же просто маньячка — получала настоящее удовольствие, наблюдая, как стариков и женщин хреначат из автомата. Ещё и радовалась как дурная, что ей удалось заполучить прекрасные кадры. И её интерес ко мне — это очередное лицемерие. Вот к тебе его она испытывает, причем не совсем тот, который должен быть по отношению к бывшему однокурснику.