— Но ведь русские наверняка нас заметят, — веско возразил Берток.

— Это будет сложно, но тем не менее необходимо их устранить без шума. Главное, не стрелять до начала атаки.

Берток отошёл расставить свой взвод на позиции, я критически оглядел своих ребят.

— Пойдёте со мной, — кивнул Шнайдеру и Касперу.

План пришлось разрабатывать быстро. Ликвидировать по-тихому часовых, затем занять окопы первой линии и начать атаку. Ползти по мёрзлой земле было тяжело. Снег забивался в нос, рот, ледяной крошкой сыпался за воротник. Мне казалось, за это время можно было уже доползти до самой Сибири. Каждый раз, когда я цеплялся за колючую проволоку с замиранием сердца ожидал, что вот-вот взорвётся мина. Несмотря на холод, по лицу заструился пот. Неожиданно показалась фигура советского солдата — он собирался спрыгнуть в окоп. Он поднял голову, настороженно прислушиваясь. Я обернулся к парням, прошипев:

— Не стреляйте…

Русский медленно двинулся в нашем направлении. Я достал нож и, уже не видя смысла скрываться, резко поднялся. Не дав ему закричать, прыгнул, метя в шею. Парень тяжело обмяк в моих руках.

— Вперёд, — дал отмашку остальным, опуская тело в снег.

Мы спрыгнули в окоп. Русских было немного — человека три — и они явно не ожидали нападения. Один из них тут же бросился к пулемёту, и Шнайдер резко метнулся, перехватывая его. Каспер сцепился с молоденьким мальчишкой, а на меня двинулся боец постарше. В его руках зловеще блеснул штык, он что-то резко сказал. Если сейчас поднимется шум, операция сорвётся. Я ударил его прикладом, прижимая к стене окопа и не дав опомниться, всадил нож.

— Чёрт, он меня зацепил, — поморщился Шнайдер, зажимая ладонью плечо.

— Давай посмотрю, — убедившись, что крови не много, я спросил: — Стрелять сможешь?

— Я же не девчонка, чтобы расклеиться от простой царапины.

— Совсем ещё мальчишка, — пробормотал Каспер, покосившись на неподвижное тело. — Почему мы просто не взяли их в плен?

— Потому что нам сейчас надо не возиться с пленными, а идти в атаку.

Мне тоже было не по себе. В окопе словно произошла бойня, но мы были в равных положениях и сражались честно. Что ж, теперь мы немного уравнялись в позициях, ведь русские в своих окопах были в более выгодном положении. Русские пустили в ход всё: артиллерию, гранаты. Я почти оглох от шума канонады. Всё снова сужается до единственной задачи — стрелять, пока пальцы продолжают сжимать затвор. В дыму и снежном тумане ни черта не видно, разрывы гранат можно определить лишь по звуку. Очередной взрыв относит меня волной в снежную воронку. Солдату рядом со мной осколок летит прямо в бедро. Кровь алым фонтаном брызжет во все стороны, раскрашивая снег в причудливые узоры. Я стянул с шеи шарф, торопливо перетягивая его ногу, но кровь продолжала сочиться быстрыми толчками. Он что-то неразборчиво пробормотал и закрыл глаза. Раньше я никогда не видел, что человек может истечь кровью за считанные минуты, но на войне увидишь и не такое. Выбираюсь из воронки и под огненным шквалом умудряюсь добраться до ближайшего пулемёта. Замечаю движущийся танк — стальная зверюга, давящая на своём пути убитых и раненых.

— Герр обер-лейтенант, я принёс патроны, — Крейцер, обмотанный лентами, как рождественская елка гирляндами, сполз ко мне.

Я почувствовал, как к запаху пороха добавился какой-то ещё. Похоже на керосин…

— У них огнемёт, — пробормотал Крейцер и выругался. — Нужно отходить.

— Куда ты собрался отходить?

Мне тоже страшно. Перспектива быть зажаренным не радует, но если мы будем каждый раз трусливо отступать нипочём не выиграем войну.

Танком займётся наш «Тигр», моя задача — подстрелить огнемётчика, пока этот сукин сын не спалил моих парней. Лучше, наверное, из винтовки, но для этого нужно подобраться поближе.

— Прикрой меня! — крикнул я Крейцеру, покидая относительно безопасную воронку.

Огнемётчик вскидывает шланг, из которого вырывается пламя, и обрушивает его в ближайшую воронку. Оттуда выскакивают объятые огнём фигуры. Мечутся, пытаясь сбить пламя. Эти жуткие крики ещё долго будут стоять у меня в ушах. Подбираюсь как можно ближе, пытаюсь прицелиться, машинально пригибаюсь от звука выстрела, снова вскидываю винтовку. Наконец гремит выстрел. Отлично — огнемётчик ранен, шланг вырывается у него из рук, забрызгивая всё вокруг огнём, а вскоре и он сам горит как факел. Я вернулся к Крейцеру — он неподвижно лежал, повалившись прямо на пулемёт. Я осторожно перевернул его и провёл рукой, закрывая глаза. Файгль говорил, что редко когда удаётся сохранить свой взвод в неизменном виде, но я чувствую боль каждый раз, когда теряю кого-то из них. Хотя, возможно, к концу войны очерствею так же как он.

Наконец нам удаётся приблизиться к окопам противника. Один из пулемётов тут же уничтожаем гранатой, Шнайдер расквашивает прикладом лицо пулемётчику. Русские сопротивляются ожесточённо. Один из них пытается ползти после того, как ему проткнули штыком спину. Кребс добивает его выстрелом в затылок и успевает выбросить из окопа гранату, которую тот сжимал в руке. Мы ломаем заграждения, прорываясь через узкие ходы окопов. Кто-то бросает из-за угла гранату, и мы едва успеваем скрыться за бруствер. Позади слышен пулемётный стрекот, грохот орудий, земля содрогается. Мы то и дело спотыкаемся об обмякшие тела, изуродованные жуткими ранениями. Пробитые головы, развороченные животы, пальцы продолжающие сжимать винтовки, остекленевшие глаза…

— Они сдались, — подбежал ко мне Кребс и, поймав мой взгляд, достал фляжку. — Держите.

Я привалился к земляной стене, отхлебнув немного шнапса. Странно… Раньше, почему-то, после боя приходили сумбурные воспоминания: объятие матери, первый поцелуй, радость, которую я испытал, дослужившись до лейтенанта, мечты о тихой квартирке, где мы будем жить с Чарли. Подобные мысли мелькают и сейчас, вот только я не чувствую при этом того, что раньше. Словно кто-то изрешетил мою душу и отравил эти воспоминания, и я больше не могу испытывать те чувства. Осталась лишь тоска по месту, где больше никогда не сможешь оказаться. На пороге войны мы ещё могли о чём-то мечтать, верить в блестящее будущее, вдыхать радость от каждого дня полной грудью. Потом оставалась просто вера в то, что мы делаем что-то важное, значимое и оно обязательно настанет, нужно немного перетерпеть. Сейчас же хочется одного — чтобы всё это быстрее закончилось.

Я рывком открыл дверь ближайшей землянки, молясь, чтобы там оказались наши.

— Что будем делать с ранеными? — спросил Шнайдер, опознав в лежащих раненых русских.

— Отвезем вместе с нашими в госпиталь, — сухо отрезал я.

Будто сам не знает, что добивать раненых, пусть и врагов — противоречит военному кодексу.

— Продолжайте обыскивать остальные блиндажи.

* * *

— Герр обер-лейтенант, наших здесь нет, — сердито сплюнул Каспер. — Мы обшарили все землянки, только в одной нашлись их военники.

Я пролистал книжки, чтобы точно убедиться, что Фридхельм был здесь. Минс, Ленц, Варнер, Мюнке… Винтер. Они здесь точно были, но где же сейчас? Сердце тяжело оборвалось. Неужели всех расстреляли? Кругом всё замело снегом. Перерыть здесь всё по такому холоду нереально. Есть правда вариант, что пленных отправили в лагерь. Или Эрин всё-таки удалось вывести его отсюда и они сбежали?

Я подошёл к гауптману Манну, попросив его установить связь с нашим штабом.

— Противник разгромлен, — отчитался я. — Пленных освободить не удалось. У вас есть новости?

— Мне жаль Вильгельм, но ни Эрин, ни ваш брат не вернулись, — прошелестел Файгль. — Возвращайтесь. У нас есть новый план действий.

Я рассеянно отдал трубку Манну и отошел. Возвращаться — это значит даже не попытаться разыскать его? Конечно, если их увезли далеко, уже ничего не сделаешь, а если они здесь, и заблудились в лесу? Карту Эрин скорее всего пришлось выбросить, и я сомневаюсь, что девчонка хорошо запомнила дорогу. Кроме того, если они в спешке убегали от русских, они могли сбиться с дороги.