— Карл! — кто-то цепко схватил меня за руку, увлекая вперёд.

Ну надо же, ботан и тот оказался не таким тормозом, как я. Я тихо вскрикнула — по каске ощутимо прошелся вскользь удар. Вот она как звучит смерть. Фридхельм спихнул меня в окоп и спрыгнул следом, прикрывая моё тельце. На волне адреналина я даже не заметила его тяжести и то, что мы лежали, сжавшись в один комок. Я просто оглохла от стрекота пулемётов, криков, грохота снарядов. Пыль забивалась в глаза, в нос, рот, мешала дышать. Меня била крупная дрожь. Сердце в груди отбивало частый-частый похоронно-заячий ритм. Уже один раз расставшись с жизнью ой как не хотелось повторять такой опыт.

— Всё хорошо, Карл, — тихо пробормотал Фридхельм, чуть сместившись и по-прежнему притискивая меня к себе. Да он что издевается? Нас только что чуть не изрешетили, и я подозреваю, дальше всё будет только хуже. Нервы жгло от страха, что даже окоп, возможно, недостаточно надёжное убежище, что бежать от артобстрела некуда в принципе. По мере того, как шум самолётов удалялся, и пулемётные очереди слабели, до меня потихоньку начинало доходить, что как-то не совсем правильно для двух парней мы лежали. Ну уж очень плотно синеглазка меня прижал. Может, конечно, испугался, и я для него, как подушка-антристресс. С сомнением перевела взгляд на руку, обхватывающую меня за живот, и неожиданно почувствовала, как его губы и подбородок уткнулись в затылок. Когда я только каску успела потерять, не пойму. Не будь я, вроде как, парнем, я бы отреагировала быстрее. Но пока до меня дошло, что он творил, солнечный мальчик несмело коснулся моей шеи своими губами. Это уже вряд ли спишешь на дружеское тисканье. Тем более я всё более явственно ощущала, как в поясницу недвусмысленно кое-что упиралось. Подавляя первое желание прописать лечебных пиздюлей в челюсть, как могла, спокойно развернулась и прищурилась:

— И позволь поинтересоваться, нахера?

— Я знаю, что это неправильно, — сбивчиво прошептал он, упираясь лбом в моё плечо. — Но мы могли погибнуть, и я должен тебе сказать…

Ебануться, мне сейчас в этом окопе для полного счастья не хватало только спятившего от сперматоксикоза мальчишки. Хотя по идее концентрацию гормонов в крови война должна была бы немного разрядить. И вообще он что получается гей? Во времена, когда за сосание члена мужиков принудительно лечили током? Хотя-я-я, он же наверняка ещё девственник, а у этих вечно всё не как у людей. Недотрах, адреналин, негативный опыт с девушками — вот его и потянуло к смазливому другу. В любом случае надо это дело рубить на корню. Я вздохнула — рубить на корню нежную психику ботана почему-то рука не поднималась.

— Фридхельм, — я отодвинулась, удерживая его взгляд. — Ты вообще понимаешь, что творишь?

— Я… Меня к тебе тянет, — бедняга покраснел и смотрел на меня со смесью стыда и какой-то надежды, что ли? Вот же дурила, как он думает, я должна реагировать? Вообще-то за такое полагается как минимум врезать, но что-то мешало мне накинуться на него с кулаками как на Шнайдера. Всё-таки Винтер как-никак мне жизнь сегодня спас. — То есть я понимаю, ты шокирован, но… Для меня это тоже впервые…

— Слушай сюда, умник, — не выдержала я, обрушив на нежные ушки всю ту чернуху, что когда-то читала. — Ты понимаешь, если на тебя донесут в СС, тебя поимеют по полной, а? И не так, как ты мне тут намекаешь, а без любви и смазки. Кастрируют, и после этого не то что трахаться не сможешь, даже полапать не за что будет.

— Эй, живые есть? — Послышалось сверху. Кребс наклонился, высматривая своих подопечных. — Воздушная атака закончена, вылезайте.

Я покосилась на притихшего ботана, шикнув:

— Я забуду о том, что ты тут начудил, и советую тебе сделать тоже самое.

* * *

Очередная деревенька, в которую с видом римских легионеров вошла наша пехота. Притихшие жители настороженно смотрели из укрытий домов, как солдаты, чеканя шаг, шли строем. Чавкающие по грязи сапоги, позвякивание винтовок, шум двигателей машин и мотоциклов зловещим гулом разливались в звенящей тишине. Вильгельм вылез из «хорхи», брезгливо поморщился, пачкая сапоги в жидкой грязи, и подозвал Кребса.

— От начала деревни до следующей — наша территория, — развернув карту, пояснил он. — Зовите всех русских сюда. Найдите кого-нибудь, кто будет переводить.

Кребс вернулся с пожилым мужчиной, у которого на фейсе была написана раболепная готовность сотрудничества с немцами. Из дворов потянулись настороженные люди. Как, увы, мне уже стала знакома эта картина.

— С этого дня эта территория Германии. Вводится комендантский час с семи вечера до семи утра. Запрещено покидать дома. Запрещена любая помощь партизанам и солдатам. Если кто-то ослушается, будет расстрелян, — холодно-спокойно повторял Винтер привычные слова.

Наша задача была продвигаться к Смоленску и сломить сопротивление Красной армии. Я с ужасом ждала очередную вылазку, понимая, что вот-вот спалюсь со своими фейковыми выстрелами. Если не считать перманентного страха разоблачения по всем фронтам, то можно сказать, жизнь немного наладилась. Став полноправным солдатом, я наконец-то избавилась от обязанностей прачки, да и на кухне впахивала согласно очередности дежурства. После эпичной драки со Шнайдером меня ожидаемо оставили в покое. Подшучивали иногда, но не поднимая тему моей ориентации. Тем более мне и тут можно сказать феерически «повезло». По какому-то счастливому стечению обстоятельств я обзавелась горячей поклонницей. Девчонку я, скажем так, подсняла во время обхода деревни. Эти дежурства на посту были для меня возможностью лишний раз прикрыть местных, если кому взбредет в голову тайно провернуть вылазку в леса. Я же не слепая и не глухая, пару раз замечала, как какой-нибудь мальчишка или женщина крались в темноте. Полагаю где-то неподалёку было лобное место встречи с партизанами. И вот уже несколько дней настойчиво посещали мысли, реально ли как-то уйти в леса и мне? Слишком опасно оставаться, продолжая дурить немцам головы, но я понимала, что не всё так просто. Я не могу прийти как ни в чём ни бывало и заявить: «Возьмите меня в партизаны».

— Стой! — тихо окликнула я метнувшуюся от забора фигурку.

Я бы конечно могла «не заметить», что девчонка бежала к окраине, но сейчас как раз там разгуливал Вербински. Мы буквально несколько минут назад разошлись с положенным обходом. Девушка испуганно обернулась и нерешительно приподняла руки в покорно-беззащитном жесте.

— Ты на время смотрела? — я конечно понимала, что она ни черта не понимает, но не по-русски же говорить. Она напряжённо смотрела на меня, понимая, что попалась, и наверняка ждала, что сейчас её пристрелят. Я постучала пальцем по запястью, надеясь, что такое понятие как наручные часы ей знакомо, и, не выходя из роли, повторила:

— Нельзя выходить из дома, помнишь?

Она, видимо, поняла, что выстрел в лоб ей сейчас не грозил, и медленно, даже ласково, словно уговаривала опасное животное, заговорила:

— Я на минуточку вышла… Я больше не буду…

— Иди домой, — я подкрепила приказ выразительным жестом. — Иди, не стой. Если ещё кто-то увидит, тебя расстреляют.

Она медленно отступала к дому, не отводя взгляда, словно боялась, если отвернётся, я выстрелю. Меня аж передёрнуло — своя же, русская, видит во мне монстра, одного из убийц, врагов. Тёмные глаза влажно блестели от слёз, и она продолжала частить тем же просящим тоном:

— Я только хотела попросить у соседки молока для сестры… Она простудилась, кашляет.

— Иди давай, — спокойно повторила я.

Пусть боится меня, но сейчас я спасаю ей задницу. Раскрывать карты, что я своя, тоже рискованно. Неожиданно девушка быстро шагнула ко мне, осторожно прикасаясь к ладони и заглядывая в глаза.

— Спасибо…

Я бы и забыла об этом случае, но через пару дней барышня выловила меня у казармы, смущённо потупив глазки, одарила парой спелых яблок и торопливо убежала. Я зашла в избу. Кое-кто из моих «корешей» поотлипал от окон, и конечно же посыпались горячие комментарии.